— В военном училище мы когда-то изучали все это, — улыбаясь, заметил капитан. — Может быть, перейдем сразу к делу, товарищ майор?

— Ну что ж, — улыбнулся и майор Булавин, — перейдем к делу. По имеющимся у меня сведениям, на нашей станции действует тайный агент гитлеровцев, и нам необходимо возможно скорее напасть на его след.

— А что вы скажете о сообщении секретаря комсомольского комитета паровозного депо, о котором я вам докладывал? — спросил Варгин, настороженно глядя в глаза майору.

Булавин задумался. Он знал Гаевого и не питал к нему особенного доверия, однако подозревать его в шпионаже не было пока достаточных оснований.

Встав из-за стола, он прошелся по кабинету и остановился возле большой карты Советского Союза, висевшей на стене. Он сам ежедневно наносил на нее линию фронта по данным Совинформбюро и получал истинное удовольствие всякий раз, когда очерчивал жирной дугой каждый новый советский город, отвоеванный у врага. И вот теперь извилистая линия фронта, все более прогибавшаяся на юге в сторону врага, как бы застыла в ожидании грозных событий.

Разглядывая карту, Евгений Андреевич отыскал глазами тот участок огромного фронта, к которому вела железная дорога от станции Воеводино, и подумал невольно, что, может быть, именно здесь разыграются эти события. Многое будет зависеть тогда и от его проницательности, от его умения во-время обнаружить притаившегося врага.

Постояв немного у карты, Евгений Андреевич еще несколько раз прошелся по кабинету и снова уселся за стол.

— Мне кажется, — задумчиво произнес он, — что в заявлении комсомольца Алехина слишком уж сказывается личная его неприязнь к Гаевому. Я не вижу пока ничего подозрительного в том, что Гаевой так тщательно уточняет номера отремонтированных паровозов, нечетко проставленные на нарядах.

Варгин удивленно поднял брови и заметил:

— Странно, что вам не кажется это подозрительным. Позвольте мне в таком случае высказать свои соображения?

Майор молча кивнул головой, с любопытством посмотрев на капитана. Интересно, что за доводы приведет он в подтверждение своих подозрений.

— Вот вы говорите о неприязни Алехина к Гаевому, но что это за неприязнь? — продолжал Варгин. — Чем она вызвана? Мелкой обывательской склокой или политическими разногласиями?

— Политическими разногласиями? — улыбаясь, переспросил Булавин. — А есть ли основания для того, чтобы думать так? У Алехина горячий характер. Не слишком ли он торопится делать выводы?

Варгин сделал протестующий жест и энергично возразил:

— Я хорошо знаю этого парня, товарищ майор. Алехин молод, конечно, но у него есть политическое чутье и его возмущает неверие Гаевого в стахановское движение. Гаевой, оказывается, готов подозревать в жульничестве всякого, кто перевыполняет производственные нормы. Разве это не характеризует в какой-то мере политическую физиономию Гаевого?

Булавину нравился горячий характер Варгина, близко принимавшего к сердцу все, чем приходилось ему заниматься, но майор считал своим долгом несколько охладить его.

— А не кажется ли вам, товарищ капитан, — чуть прищурясь, спокойно заметил Булавин, — что Гаевой вел бы себя осторожнее и уж, во всяком случае, не высказывал бы открыто своих взглядов, если бы действительно был нашим врагом?

— А он и не высказывает своих взглядов открыто. Ограничивается шуточками да намеками.

Капитан помолчал, ожидая, что скажет на это майор, но Булавин сидел, глубоко задумавшись, и, казалось, вовсе не слушал его.

— Вам разве не кажется, товарищ майор, что Гаевой мог бы оказать разведке врага неоценимую услугу, сообщая сведения о численности нашего паровозного парка?

— В этом не может быть никаких сомнений, — спокойно согласился Булавин, перекладывая бумаги на столе. — Но у нас ведь нет пока никаких доказательств причастности Гаевого к вражеской разведке. А подозревать его только потому, что он располагает важными для врагов сведениями, по меньшей мере, легкомысленно.

Варгину обидно было выслушивать этот упрек в легкомыслии, и он слегка покраснел.

— Это не совсем так, товарищ майор, — произнес он, с трудом сдерживая волнение. — Гаевой вовсе не располагает полными сведениями о паровозном парке, но он может собирать их и фактически собирает, не вызывая ничьих подозрений. Допустить же, что он уточняет номера паровозов для облегчения труда других сотрудников конторы, просто немыслимо, если только правильно заключение Алехина об эгоистичном характере Гаевого. Разве все это не настораживает вас, товарищ майор?

— Настораживает, — согласился Булавин. — Пока только настораживает. Я не спешу поэтому делать выводов. Нужно будет, однако, заняться этим Гаевым. Раздобудьте сегодня же в отделе кадров конторы паровозного депо его личное дело. Нам не мешает ознакомиться с ним.

В тот же день личное дело Аркадия Илларионовича Гаевого лежало на столе майора Булавина. Евгений Андреевич тщательно прочитал его несколько раз. Согласно этим данным Гаевой родился в 1886 году в Западной Белоруссии, в городе Молодечно. Окончив там же церковно-приходскую школу, работал по ремонту пути на железной дороге, затем слесарем и нарядчиком паровозного депо. В самом начале войны эвакуировался из Молодечно сначала в Великие Луки, а позже на станцию Воеводино, где поступил расценщиком конторы паровозного депо. Вое эти сведения подтверждались справками, достоверность которых не вызывала никаких сомнений.

— Конечно, раздобыть такие справки гитлеровскому шпиону не стоило бы большого труда, — произнес майор Булавин, откладывая в сторону личное дело Гаевого. — Заняв Молодечно в 1941 году, гитлеровцы могли обзавестись такими справками в неограниченном количестве.

— И кто знает, — горячо подхватил Варгин, — может быть, подлинный Гаевой томится где-нибудь на фашистской каторге в Германии или давно уже замучен в одном из концлагерей, а агент фашистской разведки орудует у нас, прикрываясь его документам.

— Не исключена и такая возможность, — согласился Булавин. — Однако где доказательства?

— Но ведь эти доказательства можно искать неопределенно долго, — заметил Варгин, — а нам дорога каждая минута.

— Да, нам дорога каждая минута, — повторил Булавин, — и именно поэтому мы обязаны раздобыть эти доказательства возможно скорее. Не знаете ли вы, кто близок с этим Гаевым?

— Едва ли найдется такой человек. — Варгин с сомнением покачал головой. — По словам Алехина, Гаевой живет настоящим отшельником. Говорит, будто бы стал таким нелюдимым после смерти жены и детей, погибших от фашистской бомбы.

— Позвольте! — воскликнул майор. — Никандр Филимонович Сотников, кажется, сможет нам рассказать кое-что о нем.

Булавин торопливо надел шинель и, застегиваясь на ходу, направился к двери. Не открывая ее, он остановился у порога и проговорил как бы про себя:

— Нет, не годится мне итти к нему. Он ведь в одном доме с Гаевым живет.

— Но ведь Гаевой сейчас на службе, наверно, — заметил Варгин.

— Все равно не следует мне там показываться.

— Тогда, может быть, послать кого-нибудь?

— Нет, говорить с Никандром Филимоновичем нужно мне лично. Мы ведь с ним приятели, и разговор у нас будет не официальный. Вот что: я пойду на станцию. Недавно прибыл санитарный поезд. Я уверен, что Сотников там. Старик любит поговорить с ранеными, ободрить их, угостить табачком.

С этими словами майор вышел из своего отделения, примыкавшего к станционному зданию.

Постояв немного на перроне, Булавин медленно пошел вдоль санитарного поезда, поглядывая на окна вагонов, в которых виднелись то забинтованные головы раненых, то белые платочки медицинских сестер. На ступеньках одного из вагонов заметил он пожилую женщину, подполковника медицинской службы, и отдал ей честь.

Едва отвел Булавин свой взгляд от врача и посмотрел вдоль состава, как тотчас же увидел высокую худощавую фигуру Никандра Филимоновича, идущего ему навстречу. Он еще издали закивал майору и, поравнявшись, приложил руку к козырьку своей железнодорожной фуражки.