— Закуривайте уж, — улыбаясь, махнул на него рукой Булавин. — Хотя вам нужно было бы запретить это, чтобы не вводить меня в соблазн.

Капитан торопливо закурил и продолжал:

— Отклеив марку, я ничего на ней не обнаружил и решил опустить ее в проявитель. Ждать пришлось довольно долго, так как эмульсия марки была особого состава, малочувствительного к свету. Наконец стали появляться на ней какие-то цифры. Как только обозначились они достаточно ясно, я тотчас же закрепил снимок. Вот, можете сами на него взглянуть.

С этими словами капитан протянул Булавину почтовую марку с тусклыми знаками цифр на ее обратной стороне.

— А вот и расшифрованный текст, — добавил он, подавая майору исписанный лист бумаги.

Булавин повернул листок к свету и прочел:

«Под благовидным предлогом побуждайте Марию Марковну писать возможно чаще. Кстати, есть повод: заболела внучка Глафиры Марковны, Наточка. Доносите шифром лишь в самых важных случаях. Если не имеете, что донести, ставьте на письмах только свой номер. Нам важно знать, что вы живы и здоровы. Старым шифром больше не пользуйтесь. Для секретных донесений применяйте в дальнейшем шифр номер семь. Будьте предельно осторожны. Тринадцатый».

— Вы имели время подумать об этой директиве Гаевому, — сказал майор Булавин, возвращая Варгину страничку с текстом. — Какие соображения у вас возникли?

Капитан глубоко затянулся и отложил папиросу.

— Я полагаю, — медленно произнес он, — что «тринадцатый», получающий информацию от Гаевого, видимо, догадывается, что со дня на день на фронте должны произойти важные события. Он хочет быть наготове, чтобы в случае ареста Гаевого немедленно направить к нам нового агента.

— Это во-первых, — заметил Булавин, одобрительно кивнув капитану.

— Да, это во-первых, — повторил Варгин, — а во-вторых, нам нужно тщательнее просматривать письма Марии Марковны, так как Гаевой все секретные донесения будет шифровать теперь новым, неизвестным нам способом.

— А как же вы отправили директиву «тринадцатого» Гаевому? Марка-то осталась у нас? — поинтересовался Булавин.

— Ну да, эта осталась, — ответил Варгин, — а другую, точно такую же, мы изготовили по их методу и наклеили на письмо Глафиры Марковны.

— Решение правильное, — одобрил действия капитана Булавин, но, прежде чем отпустить его, задал еще один вопрос: — Ну, а что поделывает Гаевой? Как ведет себя этот мерзавец?

— Все так же, — ответил капитан. — Он попрежнему ничем, кроме нарядов на ремонт паровозов да номеров локомотивов, не интересуется.

— И попрежнему не ходит никуда?

— Попрежнему, товарищ майор. Из конторы Гаевой направляется прямо домой. Даже в столовую не ходит. Берет с собой из дому бутерброды. У меня такое впечатление, товарищ майор, что Гаевой не столько осторожен, сколько труслив. Он старается избежать малейшего риска.

— Может быть, все это и так, — согласился Булавин.

Помолчав, он добавил:

— Распорядитесь, чтобы фотокопию письма Глафиры Добряковой и марку отправили полковнику Муратову.

Отпустив капитана, Булавин просмотрел накопившиеся за время его отсутствия документы, затем долго в задумчивости ходил по кабинету, часто останавливаясь у окна и всматриваясь сквозь поредевший теперь туман в очертания станционных строений.

Аркадий Гаевой всегда приходил со службы в одно и то же время. Пришел он и в этот вечер не позже обычного.

— Добрый вечер, уважаемая Мария Марковна, — поздоровался он с хозяйкой, открывшей ему дверь.

Гаевой всегда был предельно вежлив, и речь его пестрила такими выражениями, как: «покорнейше благодарю», «будьте любезны», «не откажите в любезности», «простите великодушно». Мария Марковна, больше всего ценившая в людях, как она выражалась, «хорошее обхождение», была очень довольна своим постояльцем.

В этот вечер, как и обычно, Аркадий Илларионович степенно прошел в свою комнату, переоделся в байковую пижаму и направился на кухню мыть руки.

— Будете кушать, Аркадий Илларионович? — послышался из столовой голос Марии Марковны.

— Благодарствую, Мария Марковна, — отозвался Аркадий Илларионович, — с превеликим удовольствием покушаю.

Обед приближался к концу, когда Аркадий Илларионович, вспомнивший о своей погибшей дочке Леночке, стал рассказывать Марии Марковне о ее удивительных музыкальных способностях.

— Точь-в-точь как наша Наточка! — воскликнула Мария Марковна. — Вот, стало быть, отчего так любите вы ей письма писать!

— Да ведь и как не писать, когда хворает девочка, — смущенно ответил Аркадий Илларионович. — К тому же ваша правда, Мария Марковна, очень она мне Леночку мою напоминает. Не пора ли нам, однако, черкнуть Наточке пару слов?

— Вроде недавно совсем писали, — ответила Мария Марковна, — даже ответа еще не получили. Надо, конечно, подумать и о поздравлении ее с днем рождения. Но с этим еще успеется.

— Не надо откладывать, дорогая Мария Марковна, — горячо возразил Аркадий Илларионович — Пока дойдет, в самый раз будет.

Старушка благодарными глазами взглянула на Гаевого и промолвила:

— Удивительно, до чего вы добрый, Аркадий Илларионович!

— Мне же самому приятно это, Мария Марковна, — ответил Гаевой. — Пишу я вашей Наточке, а мне все кажется, что это я с Леночкой переписываюсь. Судя по вашим рассказам, уж очень много общего у них. Особенно трогают меня музыкальные способности Наточки. Нужно будет и соответствующий подарочек подготовить или хотя бы открыточку с портретом композитора послать. Да разве найдешь теперь такую! У меня, впрочем, есть открыточка с изображением лиры — символа, так сказать, музыкального искусства. Если не возражаете, можно будет ее послать.

— Ну, что вы, Аркадий Илларионович, — растроганно произнесла Мария Марковна. — Как можно возражать против такого великодушия! Весьма вам признательна за это. Сочините ей что-нибудь такое душевное, как вы умеете, и пошлем завтра. Сестрица Глафира будет очень рада такому вниманию. Она ведь вообще очень благодарна мне за частые письма, а все вам спасибо, Аркадий Илларионович.

Гаевой церемонно раскланялся.

— Не за что благодарить-то. Я ведь тоже душу отвожу на этих письмах. У меня никого нет, а когда вашим родным пишу, вроде как со своей семьей переписываюсь.

— Бедный вы, Аркадий Илларионович!.. — с дрожью в голосе проговорила Мария Марковна, приложив платок к глазам. — Большая должна быть злоба у вас в сердце против фашистских извергов, загубивших ваших близких…

— Не говорите, Мария Марковна, — отвечал Аркадий Илларионович, опустив голову и отвернувшись. — А открытку Наточке я сейчас сочиню, с вашего разрешения.

С этими словами он ушел в свою комнату, а спустя полчаса вышел с открыткой, написанной каллиграфическим почерком.

— Ах, как трогательно получилось! — воскликнула Мария Марковна, прочитав открытку. — Сразу видно, что от всего сердца писано. Подпишите это моим именем, Аркадий Илларионович, и не сочтите за труд бросить завтра в почтовый ящик.

Паровоз Сергея Доронина решено было первым пустить по уплотненному графику. Это событие совпало с началом интенсивных перевозок военных грузов в район подготовки наступательной операции. Вся бригада Сергея собралась в этот день значительно раньше положенного времени, чтобы подготовить локомотив к рейсу. Алексей Брежнев с особой тщательностью проверял смазку ползунов паровой машины и, с чувством покрякивая, крепил подшипники поршневого дышла. Никифор Телегин сосредоточенно сортировал уголь.

Сергей Доронин сидел в паровозной будке и с беспокойством поглядывал в сторону паровозного депо. Тревожило его, что до сих пор не поступило распоряжение, к какому поезду подавать локомотив.

Подождав еще минут десять, Сергей, наконец, не выдержал и, высунувшись из окна будки, крикнул кочегару Телегину:

— Сбегай-ка к дежурному, Никифор! Узнай там, когда к составу подавать будем. Пора ведь.