— Как успехи, Виктор Ильич? — спросил Булавин, остановившись у дверей.

Капитан мельком взглянул на Булавина.

— Туго дело, товарищ майор. Удалось пока только обнаружить шифрованную запись. Ключ к шифру еще не найден.

— Ну, не буду вам мешать в таком случае, — стараясь казаться спокойным, заметил Булавин и тихо вышел.

Капитан Варгин не покидал своей комнаты весь день. Булавин больше не беспокоил его, хотя шифровка Гаевого очень волновала майора и не давала сосредоточиться на другой работе.

В четыре часа дня Булавин позвонил на почту.

— Здравствуйте, Анатолий Михайлович! — приветствовал майор ответившего ему директора почты. — Булавин вас беспокоит. Скажите, пожалуйста, когда отправляется из Воеводино иногородняя корреспонденция? Время ее отправки, кажется, изменили?..

— В шесть часов вечера, Евгений Андреевич, — ответил директор.

Поблагодарив его, Булавин повесил трубку.

В распоряжении капитана Варгина осталось всего два часа. Успеет ли он за это время расшифровать донесение Гаевого или не успеет?

В том, что письмо нужно будет отправить по адресу, у Булавина не было никаких сомнений. Задержка письма сразу насторожила бы агента номер тринадцать.

В пять часов майор послал шифрованную телеграмму-молнию полковнику Муратову. С нетерпением ожидая ответа, непрерывно ходил он по кабинету, обдумывая решение, которое нужно будет принять, если ответ от полковника не придет к шести часам.

Без двадцати шесть майор в последний раз взглянул на часы и решительно направился в кабинет Варгина.

— Ну как? — коротко спросил он.

Капитан только сокрушенно покачал головой.

— Вы переписали шифр с письма Марии Марковны? — снова спросил Булавин.

— А его незачем переписывать. Он нанесен по тому же методу, что и в первом шифрованном письме Гаевого.

— Как же именно?

— Фотографическим методом. То-есть обнаруживается только после фотографирования, так что на наших снимках есть все знаки этого шифра.

— Запечатайте тогда письмо и срочно отправьте его на почту.

— Как?.. — капитан даже поднялся из-за стола и удивленно посмотрел на майора. Ему показалось, что он ослышался. — Отправить письмо до того, как мы прочтем шифровку?

— Совершенно верно, — спокойно подтвердил Булавин. — До отправки почты из Воеводино осталось всего семнадцать минут. Приведите письмо Марии Марковны в должный вид и немедленно отошлите на почту.

— Но как же можно пойти на такой риск, товарищ майор? Нельзя разве задержать письмо до отправки следующей почты?

— Нет, этого не следует делать. На письме Гаевого стоит дата; очевидно, есть дата и в шифре. «Тринадцатому» легко будет прикинуть, когда письмо Марии Марковны должно было бы прийти к Глафире Добряковой. Они ведь не первый день переписываются.

— Но ведь война, товарищ майор, — заметил Варгин, который все еще не мог прийти в себя от неожиданного для него решения Булавина. — Мало ли почему может задержаться письмо! Можно ли требовать в такое время особенной четкости от почты?

— Все это так, — согласился Булавин, — но люди, подобные Гаевому и «тринадцатому:», все время находятся настороже. Всякая задержка их корреспонденции не может не показаться им подозрительной. До сих пор у них все шло довольно гладко, а тут вдруг, когда «тринадцатый» ждет такое важное донесение от Гаевого, письмо почему-то задерживается. Нет, мы не должны вызывать у них подозрений.

Майор посмотрел на часы.

— Осталось всего пятнадцать минут, поторапливайтесь, товарищ капитан!

Пока Варгин запечатывал письмо, в комнату зашел дежурный офицер.

— Товарищ майор, — обратился он к Булавину, — срочная телеграмма из Управления генерала Привалова.

— Давайте ее скорее! — оживленно воскликнул Булавин, почти выхватывая телеграмму из рук дежурного.

Варгин, отложив письмо, поспешно подошел к майору.

— Все в порядке, Виктор Ильич, — спокойно произнес Булавин, протягивая капитану телеграмму. — Вот познакомьтесь с ответом генерала Привалова и немедленно отсылайте письмо на почту.

Варгин взглянул на телеграфный бланк и торопливо прочитал:

«На ваш запрос за номером 00121 отвечаю: действуйте по собственному усмотрению в связи с обстановкой. Жду вас с докладом о принятых мерах. Привалов».

Едва Сергей Доронин выехал за пределы станции, как над Низовьем вспыхнула осветительная ракета. Почти неподвижно повиснув в воздухе, она залила станцию тусклым мерцающим светом.

— Фонарь повесили, сволочи, — выругался кочегар Телегин, вглядываясь в небо: — теперь, как днем, бомбить будут.

Сергей медленно добавил пар в цилиндр машины, крепко стиснув рукоятку регуляторного вала. Поезд шел пока по небольшому уклону, за которым следовала десятикилометровая ровная площадка, а за ней начинался крутой подъем пути — самый тяжелый на всем участке дороги от Низовья до Воеводино. Чтобы преодолеть его, нужно было набрать возможно большую скорость и припасти побольше пара.

Сергей посмотрел на манометр. Рабочая стрелка его была у контрольной черты. Давление пара в котле приближалось к пределу. Доронин обернулся к бригаде. Помощник его, Алексей Брежнев, с обнаженной головой, мокрый от пота, регулировал стокером подачу топлива. Кочегар Телегин разгребал уголь в тендере.

Напряженно вглядываясь через окно в насыпь дорожного полотна, Сергей видел убегавшие вперед и растворявшиеся в темноте светлые полоски рельсов, отражавшие своей полированной поверхностью свет луны. Поезд теперь довольно далеко отошел от станции. Когда Доронин обернулся назад, он не различил уже ее строений, заметил только яркие вспышки разрывов зенитных снарядов и пестрые строчки трассирующих пуль. Грохот поезда заглушал звуки выстрелов.

Но вдруг в разных местах к небу поднялись мощные снопы пламени. На фоне их резко выступили контуры станционных зданий, а звуковая волна лишь спустя несколько минут глухо ударила в уши Сергея.

— Бомбят, гады! — воскликнул Брежнев.

Сергей ничего не ответил ему и только отжал до-отказа рукоятку регулятора… Поезд шел теперь на предельной скорости, и дробный стук множества колес его сливался в сплошной грохот.

«Только бы взять подъем, — тревожно думал Сергей, щуря глаза от резкого встречного ветра, — только бы взять подъем!..» Он знал, что его рейсом начались вторые сутки работы по уплотненному графику. Ему очень хотелось ознаменовать их большой трудовой победой.

По возросшим воинским перевозкам, по характеру грузов Доронин давно уже чувствовал, что на фронте готовится что-то очень серьезное. Сергей вспомнил, как год назад пришел он в партийный комитет своего депо с заявлением об отправке его на фронт. Добрый час объяснял ему тогда секретарь парткома, что в такое трудное время Сергей Доронин, лучший машинист станции Воеводино, всего полезней именно здесь, в депо, на ответственном трудовом фронте.

После этого Сергей не заикался больше об отправлении его на фронт. Теперь же старые мысли все чаще стали волновать Сергея. В Воеводино есть ведь машинисты, стахановский труд которых позволил осуществить уплотненный график. В депо Низовье узнал Сергей, что сутки работы по этому графику прошли отлично. Секретарь партийного комитета теперь уже не сможет сказать, что Доронина некем заменить.

По щекам Сергея от резкого встречного ветра текли слезы, но он почти не отрывался от окна, всматриваясь в ночную тьму. Несколько раз путевые обходчики сигнализировали ему фонарями, извещая об исправности пути. Сергей приветливо кивал им головой, хотя вряд ли они видели его в будке паровоза, стремительно несущегося вперед.

На подъеме поезд заметно снизил ход. Сергей, включив песочницу, то и дело подсыпал песок под колеса паровоза для большего сцепления их с рельсами. Он тревожно прислушивался к работе пара в цилиндрах паровой машины. Учащенный ритм ее напоминал теперь дыхание человека, тяжело идущего в гору. Взглянув на манометр, тускло освещенный синей лампочкой, Сергей заметил, как дрогнула стрелка и стала медленно сползать с красной контрольной черты.