Собравшись с духом, Светлана Петровна поехала на рынок и, пытаясь быть неузнанной в низко надвинутом на лицо капюшоне, из соседнего ряда наблюдала, как ее родной Вовик то приобнимет Любу за талию, то похлопает по массивному заду, а то, думая, что никто их не видит, и поцелует в шейку. Светлана Петровна стояла, глотая слезы, и больше всего ей хотелось сейчас же броситься на обидчицу и выцарапать ей бесстыжие глаза. Но Светлана Парасочка была женщина умная и выдержанная – во всяком случае, ее выдержки хватило до вечера, когда снова задержавшийся супруг явился наконец от разлучницы домой.

Муж угрюмо молчал, и чем дольше он молчал, тем больше распалялась Светлана Петровна – она припомнила ему и поздние возвращения, и затянувшуюся поездку, и поцелуи в шейку, куда ее – ее, законную жену! – он ни разу не целовал.

И тут Светлана Парасочка допустила главную ошибку – увидев, что муж как ни в чем не бывало, даже не сняв ботинок, отправился в кухню и, взяв со сковородки холодную котлету, с аппетитом ее ест, – она сказала то, о чем долго потом жалела и чего вообще никогда не должна говорить мужу жена, если хочет жить с ним долго и счастливо и умереть в один день.

– Да ты ж вообще никто – ноль без палочки! Всю жизнь на заводе своем сраном за копейки мантулил! И что у тебя было? Ну, что? Не скажешь? Зато я скажу. Спецовка, блин, и грамоты похвальные – такому-растакому, наладчику нашему золотому от дирекции завода. Наладчик! Видала я сегодня, как ты там налаживал! Да подотрись ты своими грамотами! Только я домой деньги приносила, и на базар я пошла стоять, чтобы было что детям надеть, чтоб не выросли такими, как ты! И всех вырастила, выучила, все люди, а ты как был никем, так никем и остался. И машину я тебе купила за свои деньги, и одела как человека, и жрешь-пьешь ты от пуза чего сам хочешь, и… – Тут Светлана Парасочка почувствовала, что кричит в пустое пространство. Муж, шваркнув в сковородку недоеденную котлету, брезгливо вытер пальцы о первое попавшееся – новые цветастые шторы – и, бросив открытой дверь, уже спускался по лестнице. Шаги его грохотали где-то двумя этажами ниже, когда Светлана Петровна замолчала, всхлипнула и выбежала на холодную лестничную площадку, забыв про радикулит.

– Вова! – закричала она, перевесившись через перила. – Вова! Вернись!

Но муж уходил от нее, уходил к какой-то там бывшей учительнице, которую она сама приветила, научила торговому делу, впустила в дом и в свое сердце. Змею на груди пригрела! И Светлана Петровна лихорадочно жала на кнопку лифта, а тот как назло стоял где-то на двенадцатом этаже. И когда она наконец спустилась вниз и вылетела из подъезда прямо в промозглую осеннюю сырость – в одном только халате и тапочках на босу ногу, – мужа уже и след простыл. Мигнула стóпами на повороте та самая машина, которой попрекала Светлана Петровна благоверного, – и все.

– Вова! – всхлипнула она. Холодный ветер раздул полы ее нарядного шелкового халата, и какая-то машина, попав колесом в колдобину, бесцеремонно обдала Светлану Петровну грязью.

Уже третий день Дарья строго постилась, сидя чуть ли не на хлебе и воде, а вот с новой одеждой выходил прокол – дома у нее ничего нового не было, а идти на рынок и бросить Ольгу одну она не могла. В конце концов она все-таки решилась.

– Оль, ты знаешь, я завтра с утра уйду ненадолго, ты не волнуйся.

– Туда? – многозначительно кивнув, спросила Ольга.

– Да. И ты, пожалуйста, со мной утром не разговаривай. И вообще, ты спи, а я схожу быстренько и вернусь… Да, Оль, мне сегодня на рынок съездить нужно. Прямо сейчас.

– Зачем? У нас все есть, да ты и не ешь ничего. У меня тоже аппетита нет…

– Видишь ли, я должна одежду себе купить… Новую. Всю новую, понимаешь?

Ольга неожиданно заинтересовалась.

– Тебе, если честно, давно пора гардеробчик обновить, а то ходишь, как…

– …старая дева, – закончила Даша.

– Ну что ты, в самом деле! Просто плащик твой сиротский действительно пора бы уже того… поменять на что-нибудь. И холодно тебе в нем. Да и ботинки латаные-перелатаные. Купим тебе дубленочку, свитерок такой… под глаза… – У самой Ольги глаза вдруг засветились, она поднялась с дивана, с которого уже неделю никуда не вставала. – Давай, Дашунь, собирайся, поехали.

– Да чего мне собираться. – Дашка усмехнулась. Лучшая прогулка для расстроенной женщины – это поход за обновками. Хотя бы и для подруги. Все хорошо, плохо только то, что деньги остались дома, а одалживаться она не любила. Два года Дашка потихоньку откладывала со своей скромной зарплаты и с репетиторских уроков, чтобы купить мечту всей своей жизни – компьютер. Но этой мечте, видимо, не суждено сбыться. Ольга права – по десять лет носить один и тот же плащ – это как-то не по-женски. Дубленку она себе, конечно, позволить не сможет, а вот дубляжик посимпатичнее… В плаще зимой чертовски холодно, хотя он ее и стройнит. В самые холода она, правда, надевает старинную бабкину каракулевую шубу, но шуба местами уже так вытерлась, что мать как-то заметила: «Скоро она окончательно облезет и превратится в приличное кожаное пальто». Короче, шубой можно было укрываться поверх одеяла в холодные ночи, и только.

– Оля, – позвала Дашка, – ты где?

– Здесь. – Ольга выглянула из ванной. – Только подкрашусь немного, и все.

«Пожалуй, мы идем на поправку, – улыбнулась про себя Даша. – Если женщина красит глаза и губы, значит вешаться или топиться в ближайшее время она точно не собирается».

– Оль, тут такое дело… У меня деньги дома, заедем или ты мне займешь?

– Конечно, заедем. – Ольга подмигнула из зеркала. – А то дашь тебе три копейки и три года ждать придется. Ты чего, Даш? Пока к тебе, пока по магазинам. Сейчас возьмем карточку и поедем.

– Оль, по магазинам я не поеду. Они мне не по карману. Только на рынок. Понятно?

– Даш, не придумывай, ладно? Я за все плачу, хорошо? Ты со мной возишься, нянчишься, на работу не ходишь…

– Ты что, решила компенсировать мои потери на работе? – холодно поинтересовалась Даша.

– Дашка, ну что ты как маленькая, ей-богу, – заюлила Ольга. – Просто по-дружески…

– Все. Никуда я не поеду. Ни в магазины, ни на рынок.

– Даже накраситься как следует не дала. Какая! Даш, а Даш? Ты обиделась, что ли? Даш? Ты бросаешь меня, что ли? Ой, какие мы индюки надутые. – Ольга улыбнулась и сразу стала прежней Ольгой, у которой все было в порядке. – А помнишь, как в институте мне на вечер пойти не в чем было и мы твою новую юбку на меня перешивали? Что? Не помнишь уже?

– Да помню я. – Дашка мгновенно оттаяла. Она вообще не умела сердиться. – Все я прекрасно помню. Если можешь, займи мне… тысячи две. Я думаю, на все хватит и еще на тортик останется. – Тут она вспомнила, что сегодня еще нужно строго поститься, и загрустила.

Все без малого две недели, что Владимир Парасочка жил у нее, Люба Крячко была на седьмом небе. Вместе на базар, вместе с базара. Даже то, что Вова помогал утром вывозить, а в конце рабочего дня собирать и отвозить на склад товар своей бывшей жены, Люба считала в порядке вещей. Именно так и должны поступать культурные, интеллигентные люди, к которым Любовь Павловна Крячко причисляла и себя. Развестись мирно, без скандала, даже помогать друг другу. А что? Ну что она Светке сделала плохого? Чем она виновата, что Володечка ее выбрал? Значит, есть в ней что-то такое… И она со страстью отдалась семейной жизни – готовила не покладая рук: жарила котлеты, пекла пирожки, один раз даже сварила настоящий украинский борщ. Но котлеты она пересолила, пирожки подгорели снизу, а сверху почему-то остались сырыми. Борщ вообще вышел какой-то пресный, а когда она хотела поправить дело и налила в него уксуса, есть стало совсем невозможно. Но Володечка мужественно ел и борщ, и котлеты, только вот пирожки пришлось отнести голубям на улицу.

Люба не могла понять, что же не так? Все по тем самым заветным рецептам, которые она диктовала девчонкам в школе. Может, все дело в том, что сама себе она много лет ничего такого не готовила? В школе обедала в столовой – приятельница-повариха всегда оставляла для Любы что получше; ужинала, как правило, у многочисленных подруг, а если и оставалась редким вечером дома, то готовила что попроще, лишь бы не торчать долго в коммунальной кухне. Картошку в мундире, макароны с маслом, сосиски. Утром – неизменная яичница. Но разве можно кормить любимого человека какой-то там яичницей? И, мóя после неудавшегося омлета по-провансальски взбивалку, Люба тяжело вздохнула.