– А что, мужики, может, по рюмочке? – внезапно предложил Лысенко, доставая неизвестно откуда бутылку коньяка. – А? Или ты, Борисыч, в Европах своих уже отвык?
– Да, конечно, – ядовито хихикнула Наталья. – В одном Лондоне шестнадцать тысяч пабов. Кроме того, Антоша так настюардессился недавно, что не помнил, как его из самолета извлекли.
– Да, – со смехом продолжил Антон Борисыч, – не знаю, что на меня нашло.
– Летать ты, дорогой мой, боишься!
– Да ладно, боюсь… Ничего и не боюсь, привык уже. Ну, честно говорю, ничего не помню! Ни как из самолета вышел, ни как таможенный контроль проходил – ничего! Ну, партнер мой – человек деликатный, говорит, что я даже связно беседовал…
– Ага! Беседовал! Ты лучше расскажи, что дальше было!
– Короче, беседовал я с ним, беседовал и отключился. А потом вдруг пришел в себя и вижу – еду я в машине, блин, с бешеной скоростью и по встречной полосе! Я тормозить – а педали нет! Я руль хватаю, чтобы вырулить, – а руля тоже нет! Пусто! Чуть инфаркт не получил!
– Да, а Стив подумал, что у тебя эпилептический припадок, так ты дергался с выпученными глазами рядом с водительским местом. Ну что, ладно уже, вижу, что вы хотите. Идите водку пьянствовать, а мы с Катенькой пойдем делом заниматься. Сами справитесь?
– Справимся, – заверил хозяйку Банников и, словно фокусник, выудил еще одну бутылку.
– Обижаете, – развел руками Антон Борисыч. – Обижаете вы меня, мужики…
– Я думаю, что правильнее всего нам будет остановиться на образе этакой деловой дамы с легким налетом стервозности, – заключила Наталья некоторое время спустя. – Или даже не с легким… Как правильно, что я пожалела это выбрасывать, когда похудела! – радовалась она, кивая на груду вещей, возвышавшуюся посреди огромной двуспальной кровати. – Ну, просто рука не поднималась. Правда, они за этот год все немножко вышли из моды…
У Кати Скрипковской голова шла кругом. Неужели эти вещи уже вышли из моды? А она даже не увидела, как они туда входили! Многие вещи были совершенно новые, с бирками магазинов, о которых она и слыхом не слыхала. Катя стояла перед огромным зеркалом, одетая в очередной портновский шедевр – кашемировое пальто нежнейшего кремового цвета. Наталья придирчиво оглядывала и одергивала его.
– Очень хорошо! Очень хорошо! Сидит как влитое. Если внезапно потеплеет, то можно надеть. Или это… – Она снова скрылась в огромном гардеробе. – Или, в конце концов, это!
– Можно я сниму? – робко поинтересовалась Катя. – А то очень жарко.
– Конечно, снимай! Да, кстати, заодно примерь еще и вот это…
Когда у Кати уже почти не осталось сил, хозяйка вдруг вспомнила:
– Ты же, наверное, прямо с работы? Как это я сразу не сообразила? Извини, Катюша, больше всего на свете обожаю заниматься любимым делом и в тряпках ковыряться. Да, так завтра прямо с утра и продолжим. А сейчас пойдем, я тебя буду кормить.
На всем обозримом пространстве кухни семьи Антипенко слоями плавал сигаретный дым, и Антон Борисович громко кричал:
– А я тебе говорю, Коля, если вам еще и хата для дела нужна, то лучше нашей не найти!
– Что ж ты вытяжку-то не включил. – Наталья одновременно щелкнула кнопкой, открыла форточку, нежно провела ладонью по голове мужа и сразу же вникла в суть проблемы: – Конечно, лучше нашей не найдете. Такая стерва, какую я вам за неделю слеплю из вашей Катерины, просто обязана жить в этой квартире.
– За неделю? – испугалась Катя.
– Ну а ты что думала? Я с тобой полгода возиться буду? Ты же на лету все ловишь! Мы с Антошкой в следующую субботу улетаем в Лондон. У Антохи дела, а я Ваньку проведать… Так что квартира почти месяц будет в вашем распоряжении.
– И квартира, и машины. И моя, и Наташкина, – прогудел Антон Борисыч.
– Ну, это уже слишком, – смутился Банников. – Наташ, я к тебе на два слова пришел, а ты сразу налетела – и квартиру, и машину…
– Я у тебя списывала и физику, и математику, и даже историю! К тому же ты не раскатывай губу, я тебе это не дарю, а даю попользоваться. И вовсе не задарма, как ты думаешь. Все равно нужно, чтобы кто-нибудь за Финей присматривал. Он терпеть не может оставаться один ночью, а у домработницы нашей собака… Кстати, моя машина совсем новая. Если ты мне ее поцарапаешь…
– Так на ней же Катерина ездить будет, – невинным голосом сообщил Банников, – все претензии к ней… Или ты забыла? А я – на джипе Борисыча, как солидный человек.
– Или, если Борисыч вдруг на трезвую голову передумает, мы у начальства попросим. С мигалкой. С надписью «дежурная часть», – съязвил Лысенко. – Катюха, а у тебя права есть?
– Права есть, – неуверенно ответствовала Катя. – Но я… давно… не водила.
– Да мы особо ездить и не будем, так, пару раз пыль в глаза пустим и все.
Катя с облегчением вздохнула. «Давно не водила» было сильным преувеличением – не водила она с той самой поры, как сдала экзамен по вождению, то есть уже несколько лет.
– Ничего, Приходченко ее за пару дней натаскает, – заверил Лысенко.
Катя снова вздохнула. Выходные обещали быть бурными.
* * *
– Господи, как пить хочется, – просипел Лысенко утром в субботу 8 марта, шаря правой рукой в области тумбочки, на которую он с вечера предусмотрительно поставил стакан сладкого чая. Была у него такая привычка – если случалось принять на грудь лишнего, то на ночь он выпивал стакан очень сладкого чая, а второй стакан ставил на тумбочку. Ни в какой рассол он не верил – лучше всего помогал именно крепкий, сладкий, холодный чай. И даже если капитан по каким-либо уважительным причинам не выпивал его на ночь, то непременно ставил этот стакан на тумбочку. Стакана почему-то на тумбочке не оказалось, впрочем, как и самой тумбочки. Рука хватала пустое пространство, и, протянув ее чуть дальше, Лысенко чуть не упал с кровати. Он разлепил глаза и с неприятным удивлением обнаружил, что спит в незнакомой комнате. «Стоп, почему незнакомой? Вот эти обои в цветочек я определенно видел. И шкафчик этот тоже вроде знаком…» Он перевернулся на другой бок и замер – рядом, укрывшись с головой одеялом, кто-то спал и тоненько посвистывал.
– Ё-мое! – прошипел Лысенко и зажал себе рот ладонью. Все мгновенно стало на свои места. И обои в веселенький цветочек, и добротный трехстворчатый гардероб конца пятидесятых… В этой спальне он уже был. Правда, совсем в ином качестве. Это была спальня Екатерины Скрипковской. «Вот скотина! – мысленно обругал себя капитан. – Скотина мерзкая же ты, Лысенко! И как это меня угораздило! Она ж мне… почти как сестра! Какие были отношения хорошие, – горевал он, – и взял, дурак, все испортил. Это Борисыч, блин, со своим джином. Чертов одеколон! А может, и не было еще ничего? – Он с тоской покосился на тихо посапывающую фигуру. – Может, я в таком состоянии был, что просто это… заснул? А может, смыться по-тихому, пока она еще спит? Может, она тоже не помнит ничего…» Он потихоньку высвободил из-под одеяла одну ногу и поставил ее на холодный паркет. Старый пол скрипнул. Фигура рядом слегка шевельнулась, и Лысенко застыл в неудобной позе. Через минуту, которая несчастной жертве джина показалась часом, сопение рядом возобновилось, и капитан рискнул спустить и вторую ногу.
– Сбежать решил? А жениться на бедной девушке кто будет? – послышался пронзительный, неизвестно кому принадлежащий противный голосок, приглушенный одеялом.
Лысенко в ужасе обернулся. Из-под откинутого одеяла ехидно ухмылялся Банников – лучший друг и соратник. А теперь еще, оказывается, человек, с которым капитан провел ночь в одной постели.
– Ну сволочь, Колька, напугал! – в сердцах сказал он и глупо спросил: – А Катерина где?
– А ты что, хотел ее здесь увидеть вместо меня?
– Боже упаси! Я просто, хоть убей, не помню, как сюда попал.
– Ты так настойчиво рвался провожать Катьку домой, мотивируя это тем, что метро уже закрыто, а на такси денег у тебя нет, что мне пришлось пойти с вами.
– И нас тут Катерина уложила?
