– Насчет черной магии я тебе, Саня, так скажу, – ответил Лысенко, зашедший на общее чаепитие. – Веришь, не веришь, а что-то такое есть. Вот у меня лично бабка двоюродная была. Так она этой самой магией, не знаю, черной там или белой, прямо людей спасала. Я в детстве заикался ужасно, просто двух слов связать не мог. Не верите? Это я теперь такой…

– Златоуст, – подсказал Банников.

– Что есть, то есть. Так вот. Несколько лет меня по больницам таскали. Даже в Киев возили, к какому-то там профессору. А уж в городе всех врачей обошли – и платных, и бесплатных. Уже в школу записывать, а тут такая беда. Прямо хоть в дефективную. А родители мои коммунисты были. Если бы они меня к ней повели, их бы, как пить дать, из партии поперли. Тогда с этим строго было. Борьба с церковной заразой и прочими пережитками. И я некрещеный был. Короче, взяла меня бабка моя родная, сестра этой самой знахарки, и рано утречком в церковь отвела. Окрестила. Тихонько, чтобы никто не знал. Попу сунула, чтобы никуда не записывал. Раньше, если кто окрестился, сразу сообщали в органы и по месту службы родителей. Церковь вроде и была отделена от государства, но как-то не совсем. Недорезали пуповину между церковью и народом, одним словом. Да, а родителям потом клизму вставляли семиведерную. И партийным, и беспартийным. Ну, – махнул рукой Лысенко, – если б даже и сообщили! С бабки деревенской какой спрос? Она сроду ни в какой партии не состояла. Значит, окрестила она меня, потому как лечат эти знахарки только крещеных. И отвела к своей сестре, значит, на Лысую гору.

– Это где ведьмы собираются?

– Бухин, ты что, на Лысой горе никогда не был? Вон, смотри, из окна видно! Короче, привела она меня, пошушукались они, и говорит мне баба Маруся: «Ты, внучок, ничего не бойся…» А чего мне бояться? Я и сейчас никаких чертей не боюсь. Привела меня в комнату какую-то. Уютная комнатка такая. Травки кругом висят пучками, пахнет хорошо. Огонечек под иконой светится. Положила она меня на пол, на большую черную подушку. Шептала, шептала что-то, ну я и заснул. Просыпаюсь, они чай сидят пьют. Потом моя бабка берет меня за руку и ведет домой. Дома меня тоже в сон потянуло, я и проспал до самого вечера. Как сейчас помню: вечером родители вернулись с работы, сели все ужинать – а я и не заикаюсь. Как стал говорить…

– И по сей день остановиться не можешь.

– Это точно, Коля. Не могу.

– Значит, все-таки что-то есть?

– Есть, Катерина, есть. Ну что, поедем квартирку смотреть, откуда Воронина выбросилась? Бурсевич ключи подвезет.

– Это дело к нам в отдел отдадут?

– Там видно будет, – хмуро сказал Банников.

– А мне с вами можно?

– А у тебя что, своих дел мало?

Катя сникла. Дел, конечно, было невпроворот.

– Ладно. Давай собирайся, поедешь с нами. Один глаз хорошо, как говорил Кутузов…

– Извините, но я тоже с вами.

– Катька пусть опыта набирается. А ты… Ладно, Бухин. Поехали колхозом.

– Ты смотри, какая хата! Интерьерчик… Квартирка эта собственная ее была или съемная?

– Собственная.

– Понятно. А родственники, Боря, у нее есть, не знаешь?

– Мать одна. В Новой Водолаге живет. Спившаяся алкоголичка. Даже за телом не приехала.

– Хороший подарочек будет матери. Ну что, нашли что-нибудь?

– Пепельница, Игорь Анатольич. – Эксперт кивнул на массивную пепельницу литого стекла.

– Тяжелый тупой предмет?

– Точно. Тщательно протерта. Приложим к нашему трупику. А на остальных предметах по квартире полно пальцевых отпечатков покойной. Свежие и давние.

– А посторонние?

– Почти не попадаются.

– Саша, записку ее дай еще раз посмотреть.

– На, Кать, читай. – Бухин подал ксерокопию записки.

«Мне все надоело. Извини, я ухожу. Я устала. У меня больше нет сил вести подобный образ жизни. Прости. Твоя А.»

– К кому она обращается? Мне кажется, обращение здесь к конкретному человеку, который должен часто у нее бывать или даже жить с ней, раз она рассчитывала, что он найдет записку.

– Записочку смотрите? – Лысенко неслышно подошел сзади.

– Игорь Анатольич, листок явно из блокнота. – Бухин ткнул пальцем в ксерокопию. – Формат блокнотный. Поискать бы надо этот блокнотик. Кажется мне, что сверху оборвано обращение. Вот, смотрите. Ну, и Катька, конечно, права. Записки как пишут? Такому-то. А тут просто так, но обращение само собой напрашивается.

– Да, когда от блокнота отрывают, то такие штучки на листе остаются, а тут явно перегнули и оторвали, – заметила Катя. – Кто оторвал?

– Кто шляпку спер, тот и тетку пришил. Молодцы. Глазастые, – одобрил капитан. – Записку, сдается мне, кто надо уже прочитал. Имя свое оторвал, а записочку нам оставил. Чтобы не сомневались. И еще: тело почти сразу после падения обнаружили, ведь так? А записка уже была в таком виде. То есть тот, кто край оторвал, либо пришел непосредственно после того, как она упала, либо, что вероятнее всего, находился здесь же, в квартире. И, судя по всему, этот человек нашу красотку с балкона и выбросил. Блокнотик мы поищем, это ты, Саня, правильно говоришь. Если она прямо на блокноте писала, то там должен быть отпечаток текста. Давайте, давайте, еще думайте. Ищите.

Катя с интересом оглядывалась по сторонам. Квартира была отделана с большим вкусом. Обои, шторы, гардины – все было выдержано в одной гамме: черное, охристо-желтое и белое, с небольшими вкраплениями золотого. Мебель – деревянный массив и натуральная кожа – почти черная, Катя знала, что этот цвет называется «венге». Много книг, дисков с новинками и киноклассикой. В шкафу – полно дорогих вещей. Одних шуб Катя насчитала пять.

– Да, зуб даю, это не ограбление. – Криминалист со знанием дела рассматривал ювелирные украшения. – Ты гляди, какие она цацки носила! Это тебе не дешевка какая-нибудь.

– Это где ж она такие бабки заколачивала? – Лысенко тоже заглянул в шкатулочку.

– Официально нигде не работала. Но при такой красоте, думаю, спонсоры находились. – Банников указал на большую фотографию Ворониной на стене. Фотограф был мастер своего дела. Волосы модели переливающейся волной спадали по обнаженному телу, а само тело скорее угадывалось, чем действительно было обнажено. Огромные темные глаза с поволокой, чувственный рот хорошей формы, длинные ресницы, безупречная кожа. Профессиональное фото в стиле ню.

– Красивая женщина в одежде не нуждается, – заметил эксперт.

– Она, как правило, вообще не нуждается, – ухмыльнулся Лысенко.

– Может, она моделью работала? – предположила Катя.

– Для модели она мелковата. Рост едва-едва сто шестьдесят. Правда, обувь вся на каблуках. Смотри. – Саша Бухин указал на ряд сапожек и ботиночек на нижней полке огромного шкафа-купе.

Катя взяла в руки сапог на тонкой изящной шпильке и заметила:

– Смотри, Саня, вся обувь ухоженная, а у этого весь каблук ободран. Ой! – Катя как-то неловко повернула сапожок, и каблук остался у нее в руке. Она с интересом посмотрела на отвалившуюся часть и попыталась приладить на место. К ее большому удивлению, каблук щелкнул и снова стал одним целым с сапогом.

– Ну-ка, ну-ка. – Бухин забрал у нее обувку. – Как ты это сделала?

– Не знаю… Просто надави в сторону. Нет, не так…

– Точно! Ты смотри! Опять отвалился!

– Чего вы тут нашли?

– Смотрите, Николай Андреич, каблук приставной. Можно снять и на место поставить.

– И на втором тоже?

– Нет, на втором, похоже, обыкновенный. – Катя трясла и вертела второй сапог из пары, но каблук на нем держался крепко.

– Похоже на контейнер для перевозки наркотиков.

– Да ладно, Бухин, какой это контейнер! Каблук тонкий и весь сплошной. Нет, это для чего-то другого сделано. Остальную обувь проверьте и все подозрительное отдайте экспертам.

– Алевтина Ивановна Воронина, двадцати восьми лет, уроженка поселка городского типа Новая Водолага. Нигде не училась и не работала. Имела в собственности двухкомнатную квартиру… Из квартиры этой, предположительно, ничего не пропало. Круг друзей и знакомых убитой сейчас устанавливается…