Нет, сказал я. Нет и все. Я только что изменил свою жизнь. Моя жизнь наконец меня устраивает. Только дурак стал бы менять ее снова. Или влюбленный.

Детская площадка с песочницей, качели, турник, бревно для тренировки равновесия — вот он снова, ее двор. Она, как вернулась в Москву, была здесь уже несколько раз — просто чтобы подышать его воздухом. Была у своего старого дома на Плющихе и не знала: в нем и сейчас живет Витя, только в другой квартире. Оле стало известно об этом сегодня.

Планка качелей с одного конца была обломана. В песочнице валялась забытая формочка — жестяная выпуклая звезда. Оля присела, взяла ее в руки и сделала одну песочную звезду, другую, третью. Когда опрокидывала формочку в четвертый раз, увидела человека в кепке и пиджаке, надетом на майку. Низенький, невзрачный человек, в руке — дощатый чемоданчик с инструментом, на буром лице щетина.

— Все еще в песочек играешь? — зло набросился он на нее. — Уж не ты ли качели сломала? Ишь по чужим дворам шастают, телки непокрытые. А ну пошла отсюда!

«Пьяный», — определила Оля.

Витина квартира оказалась на первом этаже за лестницей. Тогда, давным-давно, у их старой двери было семь звонков, здесь имелся только один. Оля нажала кнопку.

— Кто? — раздался за дверью старушечий голос.

— Я к Виктору.

— Кто будете-то?

— Родственница.

— Как звать?

— Оля.

Дверь распахнулась.

— Тетя Нина? — вскрикнула Оля. И прошептала, не веря глазам: — Ты жива. А папа и мама?

— Я ничего о них не знаю, — прошептала в ответ полная неряшливая старуха и с чувством обняла Олю. — Витя сказал, что в ночь ареста вы убежали из дому и с тех пор ваш след пропал. Почему ты раньше не объявилась?

— Я думала, тогда всему пришел конец. Я была уверена, что ни тебя, ни мамы с папой давно нет в живых.

— Да что же мы все в дверях стоим! — спохватилась тетя Нина.

Она провела Олю на кухню, усадила на табурет, стала собирать чай. Кухонька была маленькая, да и квартира — тоже. Только на одну семью. Оля ее похвалила:

— Как вам удалось получить отдельную квартиру? Витя, наверное, начальник? Где он сейчас?

Тетя Нина рассмеялась:

— Витя — дворник. Мы живем в служебной квартире — для дворников. Такие мы вот начальники. А ты, наверное, Витю видела. Он сейчас во дворе качели чинит. Кто-то сорвал качели. Не его это дело, но он все равно взялся. За все берется. Такой характер.

«Значит, тот пьяный в кепке — Витя!» — похолодела Оля, но ничего не сказала.

— Где Алик? Почему пришла без него? — расспрашивала тетя Нина.

— Алик? — растерялась Оля. — Он сейчас живет у друга. Постой, а когда ты последний раз видела маму с папой?

— Тогда же, когда и ты. По дороге в следственный изолятор со мной случился приступ. Попала не в камеру, а в больничную палату. Меня начали допрашивать три месяца спустя после ареста, когда твои родители уже были в лагере… Ну что мы сразу об этом ужасе. Сначала о тебе, об Алике. Давай по порядку, с самого начала. Вы попали в детдом?

— Да, в Будаевский детдом имени Красной Армии.

— Где этот Будаевск?

— Урал, Челябинская область.

— Челябинская область… — проговорила, как эхо, тетя Нина. — Вот ведь вас куда занесло с нашей Плющихи.

— Не с Плющихи — из Ленинграда! Мы жили сначала в Ленинграде, у тети Паши.

— Какой тети Паши?

— Ты ее не знаешь. На следующий день после вашего ареста мы оказались на Ваганьковском кладбище. Там у церкви стояли нищие. И мы с ними встали — есть хотелось. Там тетя Паша нас и подобрала. Мы ей сказали, что от детдома прячемся. Тетя Паша гостила в Москве у сестры, сама она была из Ленинграда. Она нам сказала: «Поедем ко мне в Ленинград! У меня вас не найдут». Мы в детдом все равно попали — но уже после блокады. Тетя Паша ее не пережила. Нас эвакуировали в Будаевск. Мы в детдоме сказали, что остались сиротами. Настоящую правду о папе и маме никто не знает. Я сама ее не знаю. Знаю только, что тогда была ежовщина, а Ежов — вредитель. Так за что же вас всех арестовали?

— Вся чехарда закрутилась после того, как твоя мама побывала в АКИПе, — есть такой архив у Зубовской площади. Она пошла туда из-за большой нужды, продать одну старую книгу, которую Степан нашел в каком-то монастыре. Монахи эту книгу прятали — в ней вроде бы какие-то тайны записаны. Аполлония надеялась получить за рукопись приличные деньги. В АКИПе она нарвалась на негодяя. Он просто отнял у нее книгу. Сказал, что эта книга имеет большую историческую ценность и потому принадлежит государству. Я думаю, этот мерзавец написал анонимку, по которой нас всех арестовали. Он тогда угрожал твоей маме, что посадит ее.

— Думаешь? — переспросила Оля. — Разве из анонимки не ясно, что ее написал он?

— В том-то и дело, что нет. В доносе не было ни слова об «Откровении огня». Оно и понятно: назвать рукопись — это все равно что расписаться.

— «Откровение огня», — задумчиво проговорила Оля.

— Вот именно — огня. На нем мы и погорели, — мрачно пошутила тетя Нина.

— А что именно было сказано в анонимке?

— Ах, да всякая чушь: ненависть к Советской власти, буржуазная пропаганда и тому подобное. Стандартный текст. Написано с одной целью: расправиться с человеком руками НКВД. Из-за таких анонимок тогда тысячи пострадали. Ах, Олечка, сколько сволочей вокруг, ты еще не знаешь.

— Знаю, — заверила ее Оля. — У нас на факультете только что вскрыли целое гнездо сионистов. Тетя Нина, после того как я узнала, сколько врагов затаилось у нас в университете, я не могу заставить себя ходить на лекции! И из общежития ушла.

Лицо у тети Нины стало несчастным.

— Олечка, детка, не доверяй всему, что говорят. Ведь и тогда, в тридцать восьмом году, тоже говорили о притаившихся врагах. А кто были те враги? Да вот такие, как я, как твои мама с папой. Мы ведь ничего не сделали, а нас — в лагеря. Ты представляешь себе, что такое лагерь? Я выжила только потому, что работала в медчасти. Те, кто попал на общие работы, мерли как мухи. От истощения большей частью. Ты бы видела эти скелеты. Таким скелетом, наверное, стала твоя мама — ее-то уж точно послали на общие работы. Сейчас тоже начали хватать, как тогда. И я вот опять держусь на волоске. Вместе с «сионистами» и «космополитами» пошли «повторники».

— Кто это — «повторники»?

— Такие, как я. Которые прежде сидели по политическим статьям. Их хватают снова.

Оля зажмурилась, закачала головой и прошептала:

— Так вот почему взяли Михина.

— Какого Михина?

— Это один мой знакомый, — нехотя сказала Оля, и у нее потекли слезы.

Тетя Нина схватила полотенце и стала им вытирать ей лицо, как маленькой.

— Ты в него влюбилась, детка?

— Может быть. Я не знаю. Я запуталась. Так много странного, и ничто не соединяется друг с другом. Не обращай внимания на эти слезы. Они текут сами. Давно их не было, теперь снова та же история.

— Какая история?

— Все началось с рисунка Михина. Я увидела его рисунок, который он сделал с картины одного художника, Рерих его фамилия. Этот Рерих увлекался мистикой. Картинка ничего особенного, но я от нее будто помешалась. Только о ней и могла думать…

— Невероятно, — пробормотала тетя Нина. — И Степан так говорил. Говорил, что помешался из-за «Откровения огня». Он тоже…

Тетя Нина не договорила и встала со стула.

— Витя пришел, — объявила она и направилась в коридор.

Оля и не слышала, как хлопнула входная дверь.

— Витюша, у нас гостья. Вот уж ты удивишься! — говорила за Олиной спиной тетя Нина. Дверь в кухню оставалась открытой, вот-вот в ней должен был появиться злой, пьяный человек. Оля съежилась.

Тетя Нина ввела сына за руку на кухню, поставила его прямо напротив гостьи.

— Узнаешь? — ласково спросила она Виктора. Оля подняла глаза на своего троюродного брата и сразу их опустила — его взгляд проколол ее насквозь. Что в нем было — не понять, выдержать его было невозможно.