— У Шестаковых.

— Зачем связали?

— Чтоб тряпки не срывал.

— Какие тряпки?

— На голове.

— Глаза-то чего завязали?

— Нет у тебя глаз! — просто сказал мальчик. Эти слова, как и предыдущие, мягко коснулись ушей Степана, эхо же от них его сотрясло. И он все вспомнил.

Так, значит, не сон это был — слизняк в папахе, с финкой в руке. Степан завопил и задергался. Какие-то руки, большие, сильные — их было много, — стиснули его с двух сторон и держали. Грудной женский голос размеренно заувещевал его:

— Ну полно тебе, ну полно!

— Кто здесь еще? — спросил Степан.

— Тетя Даша, — отвечала женщина. — И Анфиска, дочка моя, со мной.

— Какая тетя Даша?

— Шестакова. У нас ты лежишь, милый, у Шестаковых, в Протасове. Изуверы бросили тебя на улице. Думали, что ты преставился. Наш Данилка тебя увидел, потрогал лоб — холодный. Он уж тоже подумал, что ты дух испустил, а ты — дерг. Ну мы тебя и взялись отхаживать. Уж дней десять отхаживаем…

— Какая власть сейчас в Протасове?

— Комиссары вернулись.

Еще через три дня Степан позвал Данилку и сказал ему:

— Помоги мне, брат. Сходи на станцию, там где-то должны валяться остатки барахла с поездов. Деряева знаешь? Он со своей бандой поезда обирал. Найди свалку и посмотри там, не валяется ли где холщовый мешок, с помочами, небольшой такой. В нем должна лежать книга — толстая, в кожаном переплете, рукой писанная. Нужна мне эта книга, парень. Может и такое быть, что мешок кто-то себе забрал, а ее обратно на свалку бросил. Ты уж постарайся, хорошо поищи.

Данилка долго не возвращался. Линников лежал в кладовой, приспособленной для него тетей Дашей, и вслушивался в звуки, раздававшиеся за стеной, в горнице. Он ждал, когда стукнет входная дверь и тетя Даша вскричит: «Ноги-то отер?» Данилкины шаги будут бухающими и частыми — он не пройдет по горнице, а пробежит. Потом скрипнет дверь его кладовки и раздастся звонкое: «Нашел!» Степан ничего другого не ждал, только это. И это произошло — точно так, как ему виделось. И он даже нисколько не удивился.

Июнь был холодный, дождливый. Комиссар Владимир Гаков жаловался, что девчонок приходится чуть ли не целыми днями держать взаперти, а они, скученные, безобразничают, какие там воспитательницы — его самого не слушают. В отсутствие Степана в Благовещенском монастыре сделали наконец ворота и открыли колонию для девочек-беспризорниц.

— Надо же так тебе влопаться! — сказал комиссар уже в который раз, перескакивая от воспитанниц к Линникову, сидевшему перед ним. — Собирались вместе дело наладить, а теперь… Буду тогда еще кого искать, вместо тебя. Одному с ними трудно. Воспитательницы не в счет — орут, а толку-то что? Девки их ни во что не ставят. Это такие, Степа, девки, видел бы ты их!

— Я не прочь! — ухмыльнулся Степан.

— А черт! Сразу не привыкнешь, — смутился Гаков и опять пробормотал: — Надо же тебе так влопаться! Я-то думал: ты двинул в Москву…

— Володя, помоги мне. Вон бабка Гридина привела, потому и здесь, а так бы дома сидел. Сам один ходить не могу. Всякий раз на старуху не понадеешься. Она знаешь какая — когда уважит, когда к черту пошлет. Мне нужен постоянный кто-то, пока к новой жизни не привыкну. Дай мне девчонку какую-нибудь, чтоб при мне все время была.

— Так сбежит!

— Не сбежит. Ручаюсь. Дай только грамотную.

— Да как я ее тебе дам? Мои они, что ли? А отчетность?

— Отчитаешься! Что ж я, отдавший себя революции, от бандитов пострадавший, помощи не заслуживаю?

— Заслуживаешь, — согласился Гаков. — Девки-то только здесь одна дрянь. Воровки, проститутки.

— Да ладно тебе, дрянь. Иль настоящей дряни не видал? Грамотные-то есть?

— По складам-то читают многие. Надо будет подумать, какая тебе подойдет…

— Чего думать? Дай ту, что лучше всех читает.

— Есть у нас тут одна, Сонька, читает как взрослая. Только девка-то разбойная, самая трудная здесь.

— Вот эту мне давай. Прям сейчас.

— Да как ты, увечный, с ней справишься?

— Мое дело. Зови ее, — нетерпеливо настаивал Степан.

Гаков стукнул кулаком по столу и сказал:

— Давай тогда уговоримся: сбежит, других не проси.

— Согласен.

— А со жратвой-то как у тебя?

— Порядок, — ответил Степан. — Веревку делаю вместе с дедом Гридиным. Пустяковое дело, а барыш от него хороший.

Когда Гаков привел Соньку, Степан попросил комиссара оставить его с воспитанницей одних.

— Сколько тебе лет? — обратился он к раздавшемуся рядом сиплому дыханию.

— Двенадцать, — сказал прокуренный голос. Не знал бы Линников, кто перед ним, подумал бы, что говорит с мальчишкой.

— Мне нужна помощь — сварить, убрать, постирать, отвести, куда скажу, книгу вслух почитать. Такое тебе от меня предложение: ты мне помощь — я тебе стол и дом. Сыта будешь, в тепле, в безопасности. Сама знаешь, малолеткам везде плохо. На вокзалах, на дорогах, в колониях — везде. Тебе надо расти. Вырастешь — другое дело. Расти у меня! Сделала, что я сказал, — дальше делай что хочешь. Согласна?

— Сними очки! — потребовала воспитанница.

— Зачем?

— А может, ты с глазами.

— Не веришь?

— Не дура, чтоб каждому верить.

— Ну смотри.

Сонька подошла к Линникову вплотную. Он приподнял очки. Девочка задержала его руку своей и, разглядывая, сказала:

— Ты похож на упыря.

— Значит, подхожу? — усмехнулся Степан.

— Подходишь, — серьезно ответила Сонька.

Когда я проснулся на следующее утро, Нади в палатке не было, и мне не довелось ей рассказать о своей ночной вылазке. Компаньонша вернулась с другим заключением:

— Гридинской избы больше нет и в помине. На ее месте стоит новый дом, и там живет семья.

— Он крайний?

— Откуда ты знаешь?

— Интуиция.

Она посмотрела на меня испытующе.

— Ты ведь не ходил ночью в Посад? Это было бы очень опрометчиво.

— А как там с собаками? — ушел я от вопроса. — Собаки могут совершенно испортить дело.

— Собака имеется только в третьем от края дворе. Симпатичный пес, между прочим, дворняга, его будка стоит в палисаднике. Надо сказать, что огороды здесь у всех здоровенные. На задах, за ними, нас никто не увидит. И пес будет от нас далеко. Все складывается очень и очень удачно. Ты еще не знаешь главного: от реки к монастырю идет тропинка! Нам вовсе не надо идти на раскопки через деревню. Что ты улыбаешься?

— Хорошая новость!

— Тропинка пересекает улицу и идет вдоль забора последнего двора к дороге, которая имеется за огородами. Дорогой пользуются лишь тракторы и комбайны, вне рабочего времени по ней не ездят. Когда мы пойдем сегодня вечером копать, нам не попадется ни души!

— Ты уверена, что в крайнем дворе нет собаки?

— Совершенно уверена. Ни в нем, ни в соседнем. Я была и там и там.

— А это разве было не опрометчиво?

— Пройтись по деревне и остаться незамеченной все равно невозможно. В такой глуши каждый чужак бросается в глаза и вызывает подозрения. Лучше нейтрализовать их собственным объяснением, чем давать пищу домыслам. Я назвалась внучатой племянницей Степана и сказала, что заехала в Посад из Тамбова, где навещала родственников. Очень уж захотелось посмотреть, где жил дядя Степа. Кстати, его здесь забыли. Хозяева нового дома, что стоит на месте гридинского, ни о Степане, ни о Аполлонии вообще не слышали. Они живут в Посаде недавно. Соседи же — старожилы. И в ближайшем доме, и в следующем, что с собакой, живут бабки, которые здесь родились. Только одна из них, с соседнего двора, могла с моей помощью вспомнить Степана. И та и другая называют дом, где он жил, «космохвосткин». «Почему?» — спрашиваю соседку Линникова. «Потому что там жила „Космохвостка“», — отвечает она. Так в Посаде прозвали первую местную комсомолку. Это потому, что она волосы не заплетала, как другие девки, а собирала их в хвост. Немудрено, что они до сих пор ее помнят. Эта Космохвоетка здесь знаешь как буйствовала! Ты еще не догадался, кто она?