Непривычно было брату Макарию слышать в сегодняшней ночи чужое дыхание. В его келье, у другой стенки, на полу, спал Колян, новый послушник, взятый в Захарьину пустынь для ухода за больным братом Иаковом. Беспокойный, а на новом месте уснул сразу. Бесов, видать, послушник не боялся. Сам Макарий, тогда еще Матюха, в свою первую ночь в пустыни глаз не сомкнул. Понаслышался в деревне: где монахи, там и бесы. Мерещились ему в темных углах козлиные морды — глаза закрыть боялся.

Колян вдруг заворочался. Макарий насторожился: или малец все же не спит? Инок лежал лицом к стенке и послушника мог только слышать. «Встать хочет?» — гадал он. И верно — в следующую минуту Макарий услышал, как Колян поднялся с пола и пошел к окну. Ночь была душная, и они оставили ставни открытыми. «Из окна выбирается, — определил дальше по шуму инок. — По нужде?»

Время шло, Колян не возвращался. Беспокойство Макария росло. Сбежал? Упал где-то впотьмах и встать не может? Проказит? Спрятался? Он встал с топчана и сам пошел к окну. Мир был черный, затерянный. Повеявший ветерок обдал монаха теплым земным духом, от которого ему стало еще беспокойнее. В следующий миг он был за окном.

Ноги сами повели инока через заросли некошеной травы к соседнему домику. Он приблизился к бревенчатой стене и пошел вдоль нее. Сразу за углом было крыльцо. Хоть бы одна какая мысль остановила его у двери. Не смущаясь, не таясь, он толкнул ее и вошел в сени — минуту назад о таком и подумать бы не осмелился.

Дверь из сеней в келью была распахнута настежь. Макарий вошел туда и увидел на полу две светившиеся полоски. Свет проходил через щели в крышке, закрывавшей подвал. У одной из них кто-то сидел. «Колян», — спокойно отметил монах. Услышав Макария, послушник дернулся и опять припал к светлой полосе. В той же бездумности, что привела его сюда, инок опустился на пол и тоже глянул через щель вниз.

Подвал был большой и глубокий. В его центре на полу стояла лампада. Небольшой язычок пламени был ровным. По одну сторону от лампады лежала фигура в белом, по другую — в черном, обе в одинаковых позах: прямо на спине, руки откинуты в стороны, глаза закрыты. Отец Евларий и отец Константин.

«Милостивец непревзойденный!» — безгласно приветствовала душа Макария чудотворца. Словно в ответ, глаза отца Евлария открылись, и его взор скрестился с падавшим на него сверху взглядом молодого монаха. Когда затворник опять закрыл глаза, Макарий отскочил от крышки. Одновременно отпрянул от нее и Колян. Не понимая, почему он видит Коляна, вообще ничего не понимая, инок метнулся к двери и выскочил из домика. Ноги понесли его обратно, тем же путем.

Добравшись до своего сруба, брат Макарий осел у стены и дал себе отдышаться. Скоро появился Колян и сел рядом.

— Видел, как посмотрел на меня отец Евларий? — спросил монах послушника.

— Отец Евларий — это тот, что в черном?

— В черной рясе — отец Константин. Отец Евларий одет в белый подрясник.

— Я видел, как очнулся отец Константин.

— Он — тоже открыл глаза?!

— Да, открыл, — прошептал Колян, и брат Макарий заметил, как изменилось его лицо: глаза, рот, ноздри — все расширилось.

— А до меня они не просыпались? — спросил Макарий послушника.

— А они не спали! — воскликнул тот.

— Как это не спали? Что же они делали?

Колян запялился на Макария и сказал медленно, дробя слова на части:

— Ты что, ни-че-го не ви-дел?

Брат Макарий вспылил:

— Кончай балагурить! Ты как вообще посмел забраться к затворникам?

— А ты?

Макарий подавился от негодования.

— Я скажу о тебе отцу Захарию!

— А я скажу ему — о тебе! — заявил нахальный малец.

— Я искал тебя у затворников!

— Почему это у них?

— Я чувствовал. Меня словно вело.

— Так и меня вело, — искренне поразился Колян.

— Зачем ты выпрыгнул из окна?

— Так говорю же: повело.

Макарий вспомнил, как накануне Колян любопытничал о затворниках, домик которых был виден из окна кельи. Ему пришлось даже ставни прикрыть, чтобы отвязаться от послушника. Монах поднял указательный палец и внушительно сказал мальцу:

— Это тебя бес сманил.

— А тебя?

— Господи! — похолодел брат Макарий и перекрестился.

— Не бес это был, — успокоил его Колян. — Я крестился, когда шел к затворникам. А ноги все равно шли. Не бес в них был. Ход им задали затворники.

— Откуда тебе это знать?

— Я как с отцом Константином переглянулся, так знаю: он меня позвал. Ну а тебя, выходит, позвал отец Евларий.

От слов Коляна в душе Макария взметнулся вихрь. Он машинально перевел на послушника взгляд, а тот, не давая ему передышки, спросил:

— Ты и вправду ничего не видел или притворяешься?

Этот вопрос обдал монаха ужасом.

— Ты о чем? — сдавленно прошептал он.

— Они же не лежали.

— Не лежали? А что же они делали?

— Висели в воздухе.

Инок вскочил и попятился от послушника как от чумного.

— Воистину! Они пола не касались. Верно говорю! — горячо убеждал его Колян.

«К Заступнице припасть!» — раздалось в голове у Макария, и он побежал к храму.

Гальчиков из Московской патриархии охотно согласился найти для меня фактические данные о Евларии и кенергийцах. Он обещал мне их сообщить уже на следующий день, однако, когда я ему позвонил, его ответ был короток:

— Инок Евларий в нашей церковной жизни никак не выделился, и о так называемых кенергийцах нам ничего не известно.

— Как же тогда понимать сообщение в «Историческом вестнике»? — спросил я его.

— Это, должно быть, недоразумение.

Еще одно недоразумение. Недоразумениям я всегда не доверял.

— Кстати, а откуда «Откровение огня» поступило в АКИП? Что указано на этот счет в каталожной карточке? — поинтересовался вдруг Гальчиков.

— Рукопись приобретена у какого-то частного лица. В таких случаях АКИП прежнее местонахождение книг посетителям не сообщает.

— Мда, похоже, что дело безнадежно со всех сторон. — заключил тот, на кого я надеялся, и разговор окончился.

«Недоразумения» вокруг «Откровения огня» не оставляли меня в покое. Я решил покопаться в научной литературе и обратился к систематизированному каталогу Библиотеки Ленина. В ее гигантском фонде, который, как считается, уступает по объему только библиотеке американского Национального Конгресса, оказалось считанное количество монографий, посвященных русским духовным течениям — впрочем, последних было и в действительности немного. Просмотрев именные и предметные указатели всех сколько-нибудь значительных работ, я установил очередную странность: «самая интригующая древнерусская рукопись» нигде не упоминалась. Было такое впечатление, что специалисты по религиозной литературе, исследователи апокрифов, историки церкви о ней и не слышали. Кого же она тогда интриговала? С этим вопросом я уперся в глухую стену. Оставалось признать, что ходу дальше нет, и вернуться к диссертации. И только я это сделал, как по чистой случайности, с совершенно неожиданной стороны, вышел на бесценный источник информации. Получилось это так.

Мне потребовалось посмотреть статью о русских погребальных традициях, которая была опубликована в Научных записках Томского университета за декабрь 1913 г. В разделе о схожих эсхатологических мотивах в славянских и азиатских легендах я обнаружил любопытный пассаж: