Тем временем кинорежиссер Эмиль Лотяну продолжает работу над фильмом «Табор уходит в небо». Часть натурных съемок проходит в Вильнюсе, причем не совсем гладко. Трудности возникли с первых же дней. К примеру, тяжело решался вопрос с размещением коллектива, поскольку все гостиницы были заполнены — в городе проходил праздник песни, на который съехалось аж 50 тысяч гостей. Были и другие накладки. Так, еще перед самым отъездом в экспедицию выяснилось, что из-за болезни туда не может отправиться художник по костюмам. А прибыв к месту назначения, группа убедилась, что нет костюмов для отдельных персонажей. Поэтому пришлось часть костюмов подбирать в гардеробе Вильнюсской киностудии, а часть шить заново. Но, несмотря на все эти трудности, съемки шли согласно графику. Так, 29–30 июля снимался эпизод, где цыганка Рада в компании подруг идет по городу и встречает знатного барина Силади, который мгновенно влюбляется в красавицу-цыганку.
Во вторник, 29 июля, Леонид Брежнев в компании с министром иностранных дел Андреем Громыко и секретарем ЦК Константином Черненко отправился в Хельсинки, где должно было открыться Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе. Причем буквально накануне поездки врачам 4-го управления Минздрава удалось вывести Брежнева из состояния мышечной астении и депрессии. Вот как об этом вспоминает Е. Чазов:
«Андропов очень волновался перед поездкой Брежнева в Хельсинки. Разработанный план дезинформации общественного мнения в отношении здоровья Брежнева рушился. Внутри страны еще можно было как-то мириться с ситуацией, связанной с болезнью Брежнева. Другой вопрос — как ее воспримут на Западе? Не будут ли болезнь лидера, его слабость влиять на позиции нашей страны? Не поднимут ли голову ее недруги? Боялся Андропов, да и я, и не без оснований, возможного срыва в ходе Хельсинкского совещания. Чтобы предупредить разговора внутри страны, делегация и число сопровождающих лиц были сведены к минимуму — А. Громыко и начавший набирать силу К. Черненко. Мы поставили условие: чтобы во время поездки (в Хельсинки мы ехали поездом) и в период пребывания в Финляндии у Брежнева были только официальные встречи, и ни Н. (особо приближенная к генсеку медсестра. — Ф. Р.), ни кто-либо другой не встречался с ним наедине (кроме Громыко и Черненко)…».
Композитор Дмитрий Шостакович в те дни вновь угодил на больничную койку. Как мы помним, еще в начале марта, видимо, в какой-то степени разуверившись в традиционной медицине, он обратился к услугам «колдуньи» — женщины-экстрасенса. В течение двух месяцев она «колдовала» над композитором, однако помочь так и не сумела. И в июле Шостакович лег в одну из столичных клиник. 29 июля ему из Ленинграда позвонил его старый приятель И. Гликман. Последний вспоминает:
«К телефону подошла Ирина Антоновна (супруга композитора. — Ф. Р.). От волнения она говорила со мной как-то отрешенно, стертым звуком, без интонаций. Она промолвила: «Сейчас к телефону подойдет Дмитрий Дмитриевич».
Поздоровавшись со мной, Шостакович сказал:
«Я чувствую себя лучше. Меньше кашляю, меньше задыхаюсь. Пиши мне на городской адрес. Здесь в больнице целый город».
После большой паузы он продолжал:
«Меня здесь продержат до 10 августа. Может быть, к 1 сентября приеду в Репино».
Мне вдруг сделалось страшно. Но я обнадеживал себя его словами, в которых не было ни одной жалобы, в которых звучала вера в то, что он вскоре вернется домой, а затем поедет в любимое Репино.
Быть может, при всей физической немощи Дмитрий Дмитриевич не хотел сдаваться, а слабыми руками, по-бетховенски, «схватить судьбу за глотку».
К сожалению, дурные предчувствия не обманули И. Гликмана — это был его последний разговор с великим композитором. Но не будем забегать вперед.
В те июльские дни большой переполох царил в 136-м отделении милиции города Москвы, расположенном в Чертаново. От жителей района стали поступать заявления о том, что в их доме побывал странный преступник. По словам потерпевших, после его посещения в квартирах ничего ценного не пропадало, однако все оказывалось перевернуто вверх дном: стулья перевернуты, покрывала с кроватей сдернуты, занавески порваны. Кроме этого, таинственный преступник повадился съедать все продукты, неосмотрительно оставленные хозяевами на кухне (съестное, хранившееся в холодильнике, вор почему-то не трогал).
Судя по всему, преступник попадал в квартиры через открытые окна или форточки. Но было непонятно, каким образом ему удавалось это проделать — ведь окна некоторых квартир, куда он проникал, находились высоко от земли — на четвертом-пятом этажах. Милиционеры долго ломали головы над этой головоломкой и, вполне вероятно, никогда бы ее не разрешили, если бы не помощь самих потерпевших. В один из дней молодая семья вернулась домой из магазина и обнаружила у себя в квартире страшный погром. А на подоконнике сидел виновник этого шабаша — взрослая обезьяна. Когда глава семейства бросился на животное с кулаками, то оно изобразило на своем лице презрительную гримасу и сбежало по водосточной трубе на крышу. Пострадавшие мигом отправились в милицию. Спустя полчаса милицейский наряд прибыл по указанному адресу и поднялся на чердак. Но поскольку никакого опыта по отлову обезьян у стражей порядка не было, поймать животное так и не удалось — проявляя чудеса сноровки, оно умудрилось перепрыгнуть на соседнее здание и скрыться.
В течение нескольких дней милиционеры гонялись за обезьяной по крышам чертановских домов, пока наконец ее не удалось поймать. Преступницу посадили в ящик и накрыли сверху сеткой из-под картошки. Принесли в отделение милиции и стали обзванивать соответствующие организации, с тем чтобы пристроить ее в надежные руки. Однако ни зоопарк, ни цирк брать животное ни за что не согласились: дескать, она же дикая. И тогда начальник отделения приказал временно пристроить обезьяну в милицейское общежитие: мол, пусть пока поживет в ящике, а мы за это время что-нибудь придумаем. Но придумать ничего не успели: спустя сутки обезьяна сбежала из своего заточения, сумев перегрызть сетку. Самое странное, но после этого побега ни одного заявления от пострадавших жителей района больше не поступало: то ли обезьяна погибла, то ли попала в хорошие руки и утихомирилась.
31 июля в Москве умер отец ныне известного телеакадемика Владимира Познера Владимир Александрович Познер. Подавляющему числу людей имя этого человека мало что говорило, хотя все жители Советского Союза без исключения были знакомы с деятельностью Познера посредством фильмов, вышедших благодаря ему. А началось все в 65-м году, когда стараниями Познера-старшего и кинорежиссера Георгия Чухрая на «Мосфильме» была создана Экспериментальная Творческая Киностудия (ЭТК), которая первой стала работать на хозрасчетной основе (то есть коллектив ЭТК получал гонорар в зависимости от кассового успеха фильмов, которые на ней снимались, в то время как на всех киностудиях оплата зависела от категории, утвержденной Госкино, а эта категория частенько не соответствовала реальному художественному качеству).
Один из первых фильмов, рожденных в ЭТК при Познере-старшем, — безусловный шедевр «Белое солнце пустыни». Именно Познер-старший, много лет проживший в США и хорошо знакомый с жанром вестерна, был одним из инициаторов создания в ЭТК вестерна по-советски.
Экспериментальная студия существовала ровно десять лет. Ее невольным губителем оказался… Леонид Гайдай. Созданный им на ЭТК шедевр «Иван Васильевич меняет профессию» принес ему премиальные в размере 18 тысяч рублей. Узнав об этом, чиновники Госкино чуть со стульев не попадали. Чухрая вызвали в ЦК КПСС и потребовали объяснений. Он объяснил: дескать, фильм Гайдая собрал рекордное количество зрителей — 60,7 миллиона — отсюда и такие премиальные. «Но другие люди получают значительно меньше», — пытались урезонить Чухрая цекисты. Но тот был непоколебим как скала: «Они и дают государству несравнимо меньше. Пусть они снимут такой фильм, как Гайдай, и они заработают столько». Однако в верхах было принято решение ЭТК закрыть. И первой жертвой этого несправедливого решения стал Познер-старший. Умер он внезапно: возвращался самолетом из командировки в Москву и прямо в полете ему стало плохо с сердцем. Врача на борту не оказалось, а пока самолет приземлился, все было кончено. Помня о том, кто был повинен в этой смерти, родственники покойного посчитали правильным не приглашать на его похороны киношных чиновников: на них не было ни венков с «Мосфильма», ни лицемерных речей руководителей Госкино и секретарей Союза кинематографистов.
