В Москве в те дни задержали квартирных воров. Причем задержали случайно. Те действовали весьма профессионально: один из них залез на балкон второго этажа и затаился там, а второй встал у дверей подъезда, ожидая, когда оттуда на работу уйдет хозяйка намеченной к ограблению квартиры. Однако женщина оказалась глазастой: уже находясь в коридоре перед выходом из дома, она в последний раз взглянула в зеркало, поправляя прическу, и увидела в нем, как на балконе мелькнула чья-то тень. Хозяйка предпочла не играть с огнем и, вместо того чтобы лично проверить балкон, сочла за благо набрать «02». Минут через пять из 82-го отделения милиции к месту вызова подкатила милицейская «канарейка». Стражи порядка свалились на воров, как снег на голову. Одного повязали у подъезда, а другого на балконе. Тот сидел на приступке и все никак не мог дождаться, когда же хозяйка покинет квартиру. Легко представить его физиономию, когда на балкон к нему вышли двое милиционеров.

А теперь покинем Москву и перенесемся в Нью-Йорк. Советский дипломат Аркадий Шевченко все эти дни мучительно размышлял о том, чем вызван его срочный вызов на родину (как мы помним, шифровка пришла 31 марта). Причин для вызова могло быть две: либо КГБ разоблачил его предательство, либо во всем виновата его жена. Последняя приятельствовала с супругой Громыко и под ее патронатом занималась спекуляцией: покупала в США женские меховые изделия и антикварные вещи и пересылала через знакомых жене министра для последующей перепродажи в Москве по завышенным ценам. Шевченко много раз пытался отвадить свою жену от этого опасного бизнеса, но та и слышать ни о чем не хотела. Говорила, что за спиной такого человека, как жена Громыко, ей ничего не страшно.

В результате долгих раздумий Шевченко пришел к выводу, что жена тут ни при чем. Он хорошо был осведомлен о всех последних интригах внутри Политбюро и знал, что позиции Громыко по-прежнему сильны. А отсюда следовало, что наезжать на жену министра КГБ не имел никаких оснований. «Значит, им известно, что я работаю на ЦРУ», — сделал вывод Шевченко. В воскресенье 2 апреля он связался со своими хозяевами из ЦРУ и назначил им срочную встречу на конспиративной квартире в Манхэттене. Там, изложив им свои опасения, дипломат попросил предоставить ему политическое убежище в США. Цэрэушники возражать не стали. Был разработан план: Шевченко дает в Москву телеграмму, что он собирается вылететь на родину в конце недели, как только закончит неотложные дела в Комиссии ООН, а ЦРУ утрясет «наверху» все детали его побега, который состоится в четверг, 6 апреля. На том и расстались.

Леонид Брежнев тем временем находится в рабочей поездке по Дальнему Востоку. 3 апреля он посетил Читу. В 1935–1936 годах он проходил там службу в танковой части, расположенной в поселке Песчанка близ Читы. Естественно, генсек не мог не заехать в родное ему войсковое подразделение. Встреча оказалась на редкость теплой. Брежнева провели по территории части, которая за прошедшие годы изменилась до неузнаваемости, показали казармы, столовую, отвели в музей. Особое умиление у Брежнева вызвала огромная экспозиция, посвященная лично ему: на стенде имелась даже газета с заметкой про него, да еще снабженная портретом, растроганный генсек написал в журнале посещений несколько строчек: «Спасибо за то, что вы храните традиции воинов, защищавших нашу Родину в дни Великой Отечественной войны. Будьте же достойны тех, кто, не щадя своей жизни, свято сражался и защитил рубежи Советской Родины…»

На следующий день Брежнев посетил станцию Сковородино в Амурской области, где встретился с передовиками БАМа. Его поездка по Дальнему Востоку продлится до 8 апреля, и за эти дни генсек посетит следующие пункты: Хабаровск (5-го.), Владивосток (6-го), Комсомольск-на-Амуре (8-го). 7 апреля Брежнев побывает на Тихоокеанском флоте.

В понедельник, 3 апреля, во Львове начались съемки фильма «Д’Артаньян и три мушкетера». Они едва не сорвались из-за нелепой случайности. Михаил Боярский специально отрастил длинные усы, которые выглядели просто блестяще — даже закручивались на кончиках. Но буквально за час до съемок случилась беда. Симпатичная гримерша решила подвить кончики усов, а Боярский из озорства ущипнул ее за упругую попку. Девушка взвизгнула и сожгла один ус начисто. Боярский чуть не умер от расстройства. Успокоившись, он попросил девушку сделать хоть что-нибудь, иначе режиссер его просто убьет. И гримерша наклеила ему искусственный ус.

Съемки начались с натурных эпизодов. Снимали эпизод драки д’Артаньяна с Рошфором из начала фильма. Там герой Боярского, спасаясь от людей Рошфора, должен был выпрыгнуть с деревянной балюстрады на уровне пятого этажа и приземлиться на стог сена, под которым были спрятаны картонные коробки. Естественно, за актера этот прыжок должен был осуществить каскадер. Но Боярский внезапно решил прыгнуть сам. Настаивал на этом решительно: дескать, мой герой ничего не боялся, значит, и мне негоже прятаться за спину каскадера. Короче, ему разрешили. Далее послушаем рассказ Г. Юнгвальда-Хилькевича:

«Смотрю наверх, а Боярский стоит на антресоли бледный. Думаю: не прыгнет. А он разбежался и… Я только успел скомандовать: «Камеры. Мотор!» И… Ба-бах! Боярский уже внизу. Провалился в сено. На площадке воцарилась тишина. Все замерли. Наконец показалась его голова.

Спрашиваю:

— Миша, ты как? Ноги? Руки? Целые? Он:

— Все в порядке. А сколько за трюк платят?

У всех — гора с плеч, отвернулись, разговариваем. Вдруг слышу за спиной: БА-БАХ! Поворачиваюсь, а это, оказывается, Боярский прыгнул второй раз. Без камер, без всего, просто так.

— Миша, ты что? С ума сошел? А он мне:

— Первый раз ничего не понял. Я должен был это почувствовать.

Говорил, что хотел заработать друзьям на ресторан. Но на самом деле себя на прочность пробовал…»

В первые дни съемок с Боярским случилась еще более забавная история, когда он всячески сторонился своего партнера Валентина Смирнитского, игравшего Портоса. Спросите, почему? Дело в том, что по дороге во Львов кто-то из коллег Боярского предупредил его, что Смирнитский — «голубой». То ли подшутить хотел, то ли просто передавал чью-то сплетню. В итоге Боярский поверил. Послушаем его собственный рассказ:

«Впервые встретившись со Смирнитским на съемках, я держался в сторонке от него, чтобы, не дай бог, чего не случилось.

А он мне:

— Ты чего как козел бегаешь? Я говорю:

— Я не бегаю.

А сам от него еще дальше.

— Пить-то будем? — спрашивает. Я говорю:

— Будем.

Сели мы за стол, выпили одну, вторую, третью, пятую… седьмую… десятую… Потом артисты подошли, вокруг нас столпились. Я жил в той гостинице, где мы пили, а Валя — в другой. Кто-то предложил продолжить. Опять выпили… пятую, седьмую.

Потом ушел один артист, следом — второй, третий.

Проснулся я в объятиях Вальки. У меня была всего одна койка. Мы с ним так нажрались, что обнялись и по-родному легли в постель. Но ничего не произошло, и я понял — не верь слухам…»

В те дни Владимир Высоцкий должен был прилететь с краткосрочными гастролями (на три дня) в Кривой Рог. Его концерты должны были состояться в тамошнем цирке в период с 6 по 8 апреля. Все билеты были распроданы заранее, и люди буквально считали минуты, остающиеся до встречи с их кумиром. Как вдруг утром 6 апреля выясняется, что аэропорт Кривого Рога не принимает самолеты. Узнав об этом, организатор гастролей позвонил в Москву администратору Высоцкого Владимиру Гольдману: «Делай что хочешь, но Высоцкий должен быть сегодня!» Тот в ответ: «Но мы уже опоздали…» «На первый концерт. А остальные надо спасти!» Делать нечего, и Гольдман с Высоцким мчатся в Быково. Там они договариваются с пилотами, и те организуют для них спецрейс. Летели на маленьком самолетике: пилот, стюардесса, Высоцкий и Гольдман. В Кривом Роге их посадили на военном аэродроме. Там случается забавный казус. На Гольдмане была французская кепочка-восьмиклинка, подаренная ему Высоцким, да еще в руках он держал гитару. Поэтому толпа встречающих, спутав его с Высоцким, бросилась к нему. Но Гольдман их быстро осадил: «Высоцкий — сзади, а я его администратор…» В тот день Высоцкий дал три концерта: в 15.00, 18.00 и 21.00.