— Щас пошарю, — посулил Яшка. — Вода-то, я думаю, найдется, а вот в чем ее принести?

— И мне бы… холодненькой, — подал голос Ромка.

— Да тут, почитай, у каждого — эта забота, — сказал мужик, едва шевеля сухими, потрескавшимися губами и моля взглядом о помощи.

В вокзале было жарко и душно. Кровь, разлитая всюду и размазанная на полу, начала разлагаться. Яшка намерился сперва растворить двери настежь, сунулся в одну сторону — заперто, побежал в другую — тоже. Стало, быть, предусмотрительными оказались чехи.

— Эт что ж, мужики, — возмутился Яшка, — выходит, что мы сами в каталажку залезли… Ладно еще, хоть окна побили, не то от этого духу передохли бы.

— А нам вот с им, — показал мужик на Ромку, — хошь запирай, хошь не запирай — все одно не убежать. Да и большинство тут эдаких.

Пошел Яшка обследовать вокзал. Служащие все разбежались, конечно. Двери большинства служебных комнат заперты, но не все. Нашел и ведро, и воду, и стакан. А главное, обнаружил небольшую дверь на улицу — служебный вход. Дверь оказалась незапертой, а в замочной скважине — ключ. Замкнул он ее, а ключик в карман сунул, обеспечив себе персональный выход.

— Ну, а поколь санитаром побуду, — приободрился Яшка, глядя на снующих вокруг чехов.

Конный полк был поднят сразу, как только чехи обнаружили себя шумом. Командир, насколько удалось ему сориентироваться в обстановке, начал действовать на свой страх и риск. Выведя кавалеристов за женский монастырь, он приказал первому и второму эскадронам во главе с Томиным обойти правый фланг противника западнее Солодянки. Им придавалось трехдюймовое орудие.

Третьему и четвертому эскадронам приказано было перейти через речку в направлении кирпичных сараев и наступать на Солодянку. Сюда же, на высоту за монастырь, с которой видно расположение красноармейцев 17-го Уральского полка и весь склон Солодянской горы, прибыло два броневика. Но один из них вышел из строя еще до начала боя — застрял в песке, сломалась какая-то шестерня. Зато второй оказался потом очень кстати.

Обхода у Томина не получилось, поскольку встретил он вдвое превосходящий казачий отряд, и пришлось отходить в сложнейших условиях. Успела немного пушка расстроить казачьи ряды, а потом броневик помог дальним огнем прикрыть отход. Почти то же случилось и со второй частью полка, только еще хуже. Едва не отсекли казаки эти два эскадрона. Пришлось прорубаться назад с немалыми потерями.

Стрелковый полк не мог помочь им с фланга, потому как его уже теснила чехословацкая пехота, поддерживаемая артиллерией. У казаков, как выяснилось позже, отлично была налажена взаимосвязь с чехами. В тылу у казачьих отрядов и в этом районе двигались иностранцы. С такими пособниками прибыло у казаков храбрости, а наглости было у них и до того хоть отбавляй.

Высыпались они из Солодянки двумя группами. Одна ринулась в лоб наступающим, другая стала заходить с правого фланга. Красные эскадроны успели перестроиться на ходу, чтобы обезопасить фланг, но были они явно в меньшинстве. И закипела жестокая, неравная сеча. Василий с Григорием и Лаврухой держались вместе. Данин Иван тоже неотступно был при них.

С четверть часа выстояли они удачно, никого не тронула казачья шашка. Но все гуще кружились возле них казаки, все плотнее наседали на эту кучку, отжимая ее и всех красных кавалеристов к речке, к сараям кирпичным. Уже не успевали красные воины достойно отвечать на сыпавшиеся удары. Серебристый ковыль все обильнее красился людской кровью.

Лавруха рубился с огромным седобородым казаком и дважды уже ранил его, но тот еще держался в седле из последних сил.

— Вот она, красная сволочь! Изменник! — послышался справа знакомый визгливый голос Нестера Козюрина.

Оглянулся Лавруха, успел увидеть побелевшие от злости глаза, оскаленную пасть рыжего кобеля, но отмахнуться достойно не смог и, мертвый, повалился с седла. Недолгий миг продержалась и рыжая голова на плечах озверевшего казака — ссадил ее Василий. И, едва успев оглянуться, заметил, что Григория далеко оттеснили к речке, а Ивана совсем не видать.

Ивана углядел он в противоположной стороне, где носились обезумевшие кони без всадников. Да и сам обнаружил, что выбился из кромешной бучи и оказался в тылу у казаков. Красные кавалеристы уходили за речку. А Иван — пеший — бежал навстречу свободному коню, пытаясь поймать его. Видимо, Воронка под ним убили. Пропадет парень, если не взять его на коня!

— Ва-аня!! — закричал Василий и пустился к нему на выручку. Ах, лучше бы ему не кричать. Да хоть бы назад оглянуться! Нет, не оглянулся. А сзади настигал его Родион Совков, возможно, привлеченный этим криком. Погоню Василий услышал, когда Родион уже настиг его, но повернуться к преследователю так и не успел… Свистнула шашка над левым ухом — и померкло все в черной бездонной пропасти.

Василий не почувствовал, как очутился на ковыльной земле. Но сознание еще мигнуло, как слабый огонек свечи в потемках, и он стал уходить, как навсегда уходят из родного дома — без суеты и без слов. Из-за Золотой сопки выплыло яркое солнышко, наступил новый день. Для Василия Рослова и для многих других стал он последним во веки веков.

А Родион, услышав тот крик, многое понял. Не столь узнал он своего шурина, сколь догадался, что это именно он. И бросился-то прежде всего за ним, а не за Василием. Подскакав к безлошадному Ивану, Родион замахнулся на него шашкой. Иван прикрылся, но слаб оказался он перед матерым рубакой, да еще без коня: выбил у него Родион шашку и, ощерив желтые зубы, спросил с издевкой:

— Ну чего, шуряк, сам голову подставишь, аль так рубить?

Иван схватился было за винтовку, потянув ее за шейку ложи, но Родион ударил его по предплечью обушком шашки — повисла рука. Винтовку же он сорвал с него. А в это время Матвей Шаврин подскакал к ним.

— Чего ты с парнишкой тут колготисси! — заорал он. — Вон видишь, как дружно красняки за речку подались — щас город брать будем! Сруби ему башку да поехали скорейши вдогон!

— Возьмем город, никуда не денется, — отвечал Родион. — А тут птичка важная попалась. Гони его на гору вон к тому столбу, а я хорошего конька поймаю.

Наезжая конем на Ивана, Матвей спросил:

— Да что же за птица это, на цыпленка похожая?

— Красного трибунальца Данина сынок, — отъезжая, пояснил Родион. — Много, знать, наших отец его в земельную губернию отправил.

Сунув шашку в ножны, Матвей свирепо взглянул на пленника и, огрев его нагайкой, погнал в гору. Поднимаясь все выше, Иван изредка оглядывался и видел, как уходили красные кавалеристы за речку, как дружно заработали пулеметы с броневиков, прикрывая их отход. Не раз оглянулся и Матвей. И, видя, как остановились казаки, напоровшись на ураганный заградительный огонь пулеметов, злобно стегнул парня нагайкой.

На самом взлобке Солодянской горы, как раз на том месте, где в конце марта был растерзан и повешен красный парламентер Петр Ильин, и на этот раз собралась разношерстная праздная публика. Отсюда далеко просматривалась долина речки Увельки и видно было наступление чехов и казаков. Слышал Иван о страшной казни Петра Ильина, но подробностей не знал и не догадывался, на какое страшное место гонят его.

А между тем они приближались к этой толпе.

— Гляди, гляди, как поперли красняков. Во-он к женскому монастырю удирают! — слышалось оттуда.

— А вон, вон чехи на дальние кирпичные сараи волной идут!

— Ну все. Большевичкам — крышка. Отцарствовали, безбожники!

Какое-то невыразимо жуткое чувство пронзило Ивана, и он, отступив шаг в сторону, прыгнул назад, упал, перевернулся несколько раз кувырком, вскочил и понесся под гору. Матвей, резко повернул коня и, боясь сломить шею на столь крутом спуске, пустил его не прямо вниз, а с заездом.

— Держи! Держи его, поганца! Лови-и!! — орали с горы, хотя всем было ясно, что на чистом, без единого кустика, пространстве уйти беглецу невозможно.

Сделав не очень большую загогулину по склону горы, Матвей пересек Ивану путь и снова погнал его вверх. Только теперь плеть беспрестанно свистела над пленником, то и дело обжигая плечи и непокрытую голову — фуражка слетела, когда падал. Стыдно показалось казаку, что не четко выполнил приказ урядника Совкова и на глазах у всех едва не упустил парнишку.