В ночь под командованием Карташова полк выступил в сторону Нижней Санарки, откуда наседали казачьи отряды, подкрепляемые все новыми силами, прибывавшими из ближних и дальних станиц. Три дня рубились красные конники с дутовскими отрядами, не получая помощи, потом отошли к городу.

А в тот день, когда разинцы скакали навстречу еще первому казачьему отряду, то есть утром тринадцатого июня, вплотную к городу надвинулась белочешская рать. По железной дороге к станции медленно ползла бронированная платформа, а по бокам темной густой волной неумолимо катились пехотные цепи. С платформы и откуда-то из глубины чешского тыла велся артиллерийский обстрел позиций защитников города.

Свирепо свистела по окопам шрапнель, кося красногвардейцев. С Золотой сопки отвечала красная артиллерия. Но огонь ее явно не достигал цели, потому как вражеские цепи шли нетронутые. Особенно страшно надвигалась платформа, изрыгая смертоносный огонь по передовым окопам. По ней хлестали из пулеметов и винтовок, но эти комариные укусы не мешали ей двигаться.

В это время навстречу платформе, по тому же пути, на полных парах понесся пустой паровоз. Чехи ничего не успели предпринять против столь стремительного и грозного тарана. С диким скрежетом сшиблись железные машины, погубив наступающий экипаж. Но это не только не обескуражило белочешские цепи, а будто бы прибавило им силы рвануться вперед.

Потеснились красные бойцы, дав возможность чехам занять вокзал. И тут же, на глазах у защитников города, белочехи согнали человек восемьдесят железнодорожников и, мстя за разбитую бронированную платформу, расстреляли на площади. Это зверство сработало против них. Жгучей ненавистью к пришельцам вскипели сердца красных бойцов и командиров.

Даже самые робкие новички, какие не знали, куда деваться от вездесущей шрапнели и делались белыми от страха, теперь готовы были броситься на карателей, не дожидаясь приказа.

Яшка Шлыков и Ромка Данин вместе держались на формировке и после под огнем в окопе гнулись. Гимнастерки и брюки сидели на них мешковато, поскольку на малорослых не нашлось подходящего обмундирования. Пока длился артобстрел и сами отстреливались, больше помалкивали, а когда отскочили вместе со всеми на запасные позиции да оглядели друг друга — ожили чуток.

Грязные оба, взъерошенные, теперь они совсем не похожи на деревенских ребят. Но и солдатами пока еще не стали. Опершись на сухую, кремнистую стенку окопа плечом и поставив рядом винтовку, Яшка принялся скручивать цигарку.

— Ну как, Рома, — спросил он, столкнув на затылок фуражку, — штаны казенные не попортил еще?

— Ты за собой поглядел бы лучше, — нахохлившись, как только что искупанный воробей, улыбнулся Ромка. — Сзади-то вон как отдулось у тебя, пощупал бы, небось, полно уж там… Давай-ка и я за компанию спалю закрутку.

Сколько ни пробовал Ромка, никак не мог приучиться курить. Брат давно уж смолил вовсю, как отец, одну за другой. А он не мог. Покурит разок — тошно. И опять в рот не берет. Даже бабушкин душистый табак, если приходилось умыкнуть в детские годы, отдавал Ваньке…

— Гляди, гляди, чего они делают! — крикнул Яшка, показывая на привокзальную площадь.

Там грохнул залп, второй, третий. Как подкошенные, снопами валились люди. Но отсюда не было слышно предсмертных криков и стонов, не разглядеть смертельных ран.

— Эт чего ж они делают, гады ползучие, на нашей земле! — страшно выругался Яшка, хватаясь заскорузлой рукой за винтовку.

Ромка потуже натянул фуражку, вцепился в цевье винтовки так, что косточки на кулаке побелели. Начисто забыл он в эту минуту, что недавно гнулись они под шрапнелью, прячась в окопе, что дрожали до синевы, чувствуя свою обреченность. Теперь артиллерия притихла, и хотелось броситься туда, на вокзальную площадь, чтобы помочь несчастным и беззащитным людям.

Даже не столько было удивительно и непостижимо то, что чехи творят дикую расправу над безоружными людьми, а то, что молчат красные командиры. Неужели не видят они, какое зло творится на виду у всего света?! Неужели так вот стоять и глядеть на это зверство и не воздать за него разбойникам, невесть откуда тут появившимся? В это время и загремела сзади команда:

— На иностранных душителей революции… в атаку… вперед!!!

Вымахнули ребята из окопа, будто подхваченные ветром. А командир оказался впереди с шашкой наголо. Шел он быстро, напористо, но густая, ощетинившаяся штыками цепь красноармейцев наступала ему на пятки. Страшная волна, решительная и неукротимая, будто морской девятый вал, размашисто хлынула к станции. Тут же взметнулись и дальние цепи красных.

Либо чешская артиллерия меняла позиции, либо по другой причине, но в начале атаки защитников города она промолчала, упустив момент. И цепи наступающих с дальних подступов прошли нетронутыми. Потом защелкали винтовки, застучали пулеметы, но они не только не остановили наступающих, а вроде бы даже подхлестнули их, ускорив движение.

Чешские солдаты словно в недоумении притихли на какой-то момент и, когда оставалось до их позиций не более сорока шагов, дрогнули, покинув их, и дружно ринулись к себе в тыл. Красноармейцы, воодушевленные успехом, кинулись в погоню, стреляя на ходу. Так добежали до вокзальной площади. Мимо расстрелянных железнодорожников промчались, не останавливаясь.

Ромка сперва почувствовал себя вроде бы на заячьей охоте, не раз он с отцом ходил на зайцев: останавливаясь, брал на мушку цель и стрелял. И падал именно тот солдат, в которого он целился. Но, когда выскочили они на площади и увидели кровавое месиво — иные железнодорожники еще корчились в предсмертных муках, — ощущение охоты пропало, истлело навсегда.

Яшке до этого дня всего несколько раз довелось выстрелить, да и то из чужого ружья. Но схватывал он все на лету, потому ни в чем не отставал от товарища. Сметливый, находчивый был Яшка, умел видеть все вокруг и успевал сообразить, как лучше поступить в том или ином случае. Как и другие, тоже стрелял по убегающим чехам с ходу. Первый страх уже миновал.

В тот день, 13 июня, сломив напор белочехов, защитники Троицка отогнали их на сорок верст, к станции Нижнеувельской. Через день красные войска отступили к городу на свои прежние позиции. Достигнутый успех не был закреплен, и противнику представилась возможность накапливаться на занятом рубеже. Конный полк имени Степана Разина, ослабев после трехдневных боев с казачьими отрядами, плодившимися, как комары в дождливое лето, вынужден был вернуться в Троицк, чтобы пополниться и завершить формирование.

Самая большая беда города заключалась в том, что не было единого командования. Взаимосвязь между войсковыми частями осуществлялась либо стихийно, либо вовсе ее не было. Командиры действовали на свой страх и риск, каждый по-своему. Склочные перебранки между ними приводили к еще большей разобщенности, неразберихе, играя на руку врагам революции.

Не только агентурной, но и войсковой разведки не существовало, потому никто не знал, какие силы надвигаются на город, сколько их, как вооружены. Слепое ожидание нависшей угрозы, губительно влияло на военачальников и бойцов. На глазах таяла уверенность в своей силе. К тому же, как выяснилось позднее, обороняться против массы нахлынувших войск белочехов и воспрянувших духом казачьих отрядов было бессмысленно.

Только двенадцатого июня был опубликован приказ об образовании высшего военного совета, в который вошли председатель центрального исполнительного комитета города и уезда, председатель уездного исполнительного комитета, председатель городского исполкома и военный комиссар. Высший военный совет принял на себя всю полноту власти, не установив четкого единоначалия в войсках.

Но сделать этот высший военный совет ничего уже не успел. Даже решение о замене командующего, принятое вечером семнадцатого, осталось невыполненным, хотя в тот же вечер стало известно, что белочехи — целых четыре железнодорожных эшелона! — движутся к городу и находятся всего в двенадцати верстах. Никаких дополнительных мер к обороне принято не было. Да и времени уже не оставалось.