Виктор Иванович сел на свою телегу и, разворачивая коня, добавил:

— Счастливо вам добраться да завтра на митинг поспеть!.. Э, вот у меня одна завалялась — возьмите на память! — И он бросил маленькую фотокарточку. Григорий подхватил ее, посмотрел внимательно. На обороте прочел: «Селянина Анна Федоровна», и бережно положил в карман гимнастерки.

Потом, уже во дворе, Василий стал рассказывать Григорию все о Нюре, поскольку в помощники брал он товарища. А между тем смастерили они валек для пристяжки, пристроили его к ходку, чтобы Григорьева конька подпрячь к Ветерку. На паре-то полегче будет и по-надежней. И, когда приготовили все, в избу подались.

— Ну, готовы в дорогу-то? — с порога спросил Василий.

— Все у нас готово, — отозвалась Катерина.

— И у нас все готово. Давайте обедать, а после подумаем, как лучше замаскировать беглянку. Выехать придется за час до закату, чтобы к поезду поспеть.

— Проходи, Гриша, садись, — радушно пригласила его Катя. — Везет тебе на беглянок-то.

— Везет, — вздохнул Григорий. — Рука у меня легкая. Одну вот привез да в жены товарищу отдал. Хоть бы себе какую подхватить.

— Найдешь, — успокоила его Катя. — Девок-то вон сколь растет, а ребят побили да покалечили.

— Слезай, Нюра, с печи, обедать вместе будем, — позвал Василий и, достав ее документы, добавил: — Не знаю, чья ты была раньше, а теперь ты есть Анна Егоровна Гребнева.

Выехали они часов в семь пополудни. Нюру пришлось опять избезобразить, измазали ее, глаз и щеку завязали платком, а поверх пальтушки большой дорожной шалью накрыли — больная. Сели они с Григорием в ходок рядышком, а Василий — на козлах, за кучера. Катерина выглянула из калитки — никого нет. Потом распахнула ворота и указала в проем.

— Ну, с богом! — сказала она. — Счастливой вам пути!

Ефимья перекрестила их вслед трижды.

Из города выскочили хорошо. Василий поторапливал коней. Солодянка, пригородный казачий поселок, недалеко, и проехать по ней придется засветло. Но близких знакомых ни у кого из них там нет, потому и опасностей не предвиделось. Так оно и вышло. Встречались на улице редкие прохожие и, мелькнув, оставались позади.

А перед выездом посреди улицы таращились двое пьяных. Узнав коня коренного и кучера, они заорали:

— Васька, стой! Погоди! Остановись!

Спьяна они бросились прямо на коней. Это были сынки Чулковы. Ипат, ударившись в грудь коню, отлетел и растянулся в дорожной пыли, а Назарка подсунулся к ходку и закричал:

— Человека задавишь, черт!

Василий придержал коней и тоже закричал:

— Нажрались, как свиньи, и лезут под ноги коню! Передавить вас и стоит!

— Дай закурить, Вася, — осклабился Назарка, едва держась на ногах.

— Вот, нате вам табаку и бумаги, — сказал Григорий, отсыпая из кисета на газетку табак, — и катитесь своей дорогой. Некогда нам, больного человека везем.

— А мы искали вот эту вот ласточку, — Назарка вытянул из кармана и показал такую же фотографию, какая у Григория, — да… вот и доискались.

Ипат уже поднялся и двинулся к ходку. Василий оттолкнул ногой Назарку и тронул коней. Нюра стонала и охала. Григорий обнял ее за плечи прижимая к себе.

— А вы кого везете? — прокричал вслед Ипат и сунулся в карман за револьвером, но выходило это у него нескоро, так что выстрел прогремел далеко сзади.

— Ну и шалавы распутные! — плевался Григорий.

— Шалавы-то, шалавы, а чего они тут отираются? И карточка у их есть. С милицией, что ль, связаны?

— Может, и связаны, — согласился Григорий. — Откуда ж берут они разные новости? Весь хутор позавчера с ума свели. Всех в город зовут и сказывают, будто бы новая власть Первого мая весь народ водкой бесплатно угощать собирается.

— Не потому ли ты прикатил? — засмеялся Василий. — Эт сколь же водки-то понадобится на весь мир? И кто платить станет?

— Для чего я прикатил, ты хорошо знаешь, а вот мужики хуторские собираются на готовенькое.

Этого разговора хватило им на половину пути, к тому же загустела темнота, и дорога совсем обезлюдела. Но с новостью этой Василий так и не согласился, поскольку не утаил бы ее Виктор Иванович. А он ничего такого не сказал. И приглашал не на бесплатную выпивку, а на митинг.

До станции доехали они спокойно и поезда ждали недолго. И, прощаясь, Григорий с тяжелым вздохом спросил:

— Может, напишешь, Нюра, как там, в Самаре-то, оглядишься? На хутор Лебедевский Григорию Леонтьеву Шлыкову, прямо в руки.

— Напишу, — посулилась Нюра, беря свой узелок. — Кате напишу непременно, только не сразу… Да еще добраться туда надо… Спасибо вам, добрые люди!

Не выспались в ту ночь ребята, потому как домой вернулись перед рассветом. На митинг звали с собой Катю, но не пошла она.

— Дайте хоть опомниться от всего. И вам бы лучше не ходить туда, а поехать бы всем в хутор. Соскучилась я обо всех! Ну, да уж коли Виктор Иванович приглашал, идите.

Народу на площади было множество, едва ли не больше, чем на памятном окопном митинге. Ораторы уже выступали, но слышно их было плохо. К тому же хотелось Виктора Ивановича встретить и доложить о поездке, да и в путаных речах ораторов помог бы он разобраться.

Но прежде чем они разыскали Данина, опять же на Чулковых сынков нарвались. Правда, те почему-то не остановились и разговаривать не захотели. Шныряя по толпе, братья задерживались то возле одного, то возле другого, что-то говорили и двигались дальше.

— Чего-то они тут изобретают опять, — насторожился Василий. Виктора Ивановича встретили с северной стороны толпы. Едва заметный ветерок доносил сюда слова выступающих.

— …Мы еще не успели укрепиться, жизнь не вернулась в нормальное мирное русло, мы не успели показать настоящей свободы и демократии, а большевики снова толкают народ в пропасть раздора…

— Хаим Сосновский выступает, издатель газеты, кадет, волк его задави, — говорил Виктор Иванович, слушая одним ухом оратора, а другим Василия, а взглядом впился куда-то в край толпы. — А вон, вон поглядите-ка, ребята! Вон тот господин в шляпе. Это ведь жандармский полковник Кучин так приоделся… И неспроста он тут прогуливается… И Мастаковы сыновья были в Солодянке — тоже не зря… Надо бы Федичу сказать… Вы здесь побудьте, а я попробую, пробраться туда, к центру.

— …Вы триста лет укрепляли свои позиции, — говорил уже кто-то другой, — вместе с царем укрепляли и теперь пытаетесь крепить их в том же духе. Здесь говорилось и о том, что-де не следует бояться дворян, не следует их оптом отталкивать от себя, потому что именно они первыми восстали против царя и вышли на Сенатскую площадь. Верно. Вышли. Но ничего не добились и пострадали. Это не революция, когда кучка патриотов выходит на Сенатскую площадь и требует свободы простому народу. Революция — это, когда идеи ее поселяются глубоко в душе каждого обиженного самодержавием, когда эти идеи становятся достоянием всех простых людей, даже в самых глухих местах! Идеи большевиков близки и понятны простому народу. Мы требуем национализации всех земель. Пусть землей владеют те, кто на ней работает! Мы требуем немедленно положить конец этой разбойничьей, грабительской войне, ибо напрасно льется кровь и никакого победного конца в ней не будет. Только передача всей власти Совету крестьянских, казачьих и мусульманских депутатов даст возможность решить эти вопросы в интересах народа. Да здравствует власть Советов!

Послышались аплодисменты, крики «ура». На трибуне появился новый оратор. Виднелась только его открытая лысая голова. Не успел он произнести и нескольких слов, как со стороны горсада загудел тревожный набат с церковной колокольни. Народ на площади, задвигался, заходил волнами. В одном конце кричали: «Винные склады горят!» В другом: «Винные склады грабят!»

Толпы, людей бросились на тревожный зов набата. Но казачьи сотни, бывшие на митинге в полном вооружении и на конях, обогнали пеших и унеслись вперед. Митинг прекратился. Уносимые толпой в сторону набата бежали и Василий с Григорием. В этом скопище людей, в поднятой тысячами ног пыли солнце казалось затуманенным, было жарко и нечем дышать.