Присев на лавку, Василий рассказал все до мельчайших подробностей, утаив, пожалуй, лишь то, что старый башкирец завещал ему перед смертью огниво.

— Вот чего, коль так, — терпеливо выслушав солдата, сказал атаман, — следователь вот-вот освободится, сюда я его кликну. Ему все и расскажешь. А покудова поди на двор, погуляй. Недосуг мне.

Выйдя из атаманской избы, Василий не пошел в толпу казаков. Остановившись возле коновязи, неторопливо свернул цигарку побольше и невольно прислушался к голосам казаков и баб. Скоро из отрывков разговора он понял, что минувшей ночью сноха Матвея Шаврина бросилась в омут. Достали ее уж перед утром. Теперь вот сеструха, по всей видимости, да мать над покойницей слезами уливаются, а свекровь со свекром перед следователем ответ держат. И муж ее там же, наверное.

К толпе подошел незнакомый Василию казак средних лет, стал расспрашивать, что случилось. Ему отвечали разом в несколько голосов. А когда поутихла разноголосица, урядник, стоя в середине редкой толпы и подправив кулаком завернутый в колечко ус, громко сказал:

— Ну, казаки, знать, и сладкую жизню сотворили мы своим бабам, особливо молодым: в одну ночь по две со двора бегут.

— А еще-то кто? — нетерпеливо спросил подошедший.

— У Палкина Захара тоже этой ночью хизнула сноха, — урядник сердито повел глазами по стоявшим вблизи казакам. — Эту хоть в омуте нашли, а ента и следа не оставила.

— Да ведь чужой дом — яма, не рассудишь прямо, — мудро ответил старик с палкой, недовольно шевеля косматыми бровями.

Услышав о Палкиных, Василий не вдруг сообразил, что речь идет не о ком ином, как о его Катюхе, но, слова старика донеслись до него, будто из бездонной пропасти. Хотелось броситься к уряднику, расспросить о подробностях, но вовремя одумался. Затолкав в рот кончик светлого уса вместе с цигаркой, жевал, будто норовистый конь удила, забыв обо всем на свете.

Только что прикидывал он в уме: как сдаст башкирца, до церкви проедет, возле палкинского дома помаячит, авось и удастся хоть одним глазком взглянуть на Катюху. Пусть она его не увидит, пусть и не поговорит — только бы взглянуть!

Отворотясь от толпы, Василий облокотился на коновязь и, тупо уставясь в морду своего Карашки, силился унять разгоряченное воображение, рисовавшее перед глазами картины, одну страшнее другой. Он не видел, когда прошел поселковый атаман в избу станичного, как подошла к другому концу коновязи подвода.

— Васька, солдат бравый! — и на плечо упала тяжелая рука Гришки Шлыкова. — Откудова ты тут объявился?

— Здорово, Гриша! — сухо ответил Василий, еще не оторвавшись от своих мыслей. — Сам-то чего тут шатаешься? По тебе ж дома поминки справлять собрались!

— Пущай погодят с поминками лет сто… К поселковому я завернул. Тоже ведь в солдаты сбираюсь… А эт кого ж ты привез-то?..

— Солдат Рослов! — послышалось от атаманской избы. — Заходи! Следователь сейчас подойдет.

— Пойдем, Гриша, — позвал Василий, — там и поговоришь с поселковым, пока следователь прибудет.

— Да нет, кажись, делать мне у его нечего — скривил губы Гришка, по-хитрому прищурив один глаз. — Ты иди, а я тута ждать стану. Посля все обскажу.

— Ну гляди, — недоуменно поджал губы Василий, — тебе виднейши.

И только повернулся было идти от коновязи, увидел спешащего навстречу пожилого человека в светлой чесучовой тройке, в штиблетах с калошами и легком картузе — тоже из чесучи.

— Это вы, молодой человек, привезли труп для опознания? — Он спешил, но, боясь испачкать в грязи блестящие калоши, опасливо ступал в следы, то широко растопыривая руки, то придерживая пенсне, то приподнимая штанины. — Видите ли, я — следователь. Покажите мне его!

— Показать можно, вон он в телеге лежит. А к чему же опознавать-то еще, коли и без того все его знали: лапти по хуторам продавал.

Следователь подступился к телеге и, сверкнув чистыми стеклами пенсне, окинул цепким взглядом все, что лежало на ней. Тонким бледным пальцем пощекотал свою, заплаткой прилепленную к кончику длинного узкого лица бородку, холеный короткий усик тронул и приказал:

— Откройте весь труп.

Василий откинул рядно. К телеге подошел и Гришка.

— Как его фамилия? Имя? Сколько лет? Где проживал? — спросил следователь.

— Да откудова же знать мне все это, — возмутился Василий, — коли на дороге я его встрел!

— Ну вот, видите? А говорите, что все его знают, и никакого опознания не требуется. Так все-таки кто же есть перед нами, молодой человек? Кого мы, так сказать, созерцаем?

Василий тупо молчал, а Гришка, не выдержав этакой пытливости дотошного, как ему казалось, следователя, сказал недовольно:

— Да, башкирец это, лапти все возил по поселкам. Чего же еще узнавать-то? Он, и не кто другой.

Следователь посмотрел на Гришку, как на безнадежно больного, ничего не ответил ему, а, указав пальцем, спросил у Василия:

— Кожа?

— С его лошади.

— А это что?

— Пожитки его. Еда размоклая — дожжик-то вчерась вон какой был… И телега, и упряжь — все его. Конь только мой.

— Г-мм, — следователь еще раз медленно окинул взглядом всю телегу, словно запоминая, что и как лежит на ней. — Прикройте покойника, пожалуйста: мухота проклятая — нигде от нее покоя нет! И прошу — со мной, для составления протокола… И вы — тоже, указал он на Гришку.

— А я-то для какой же надобности вам? — ворчал Гришка, тащась за следователем и Василием к атаманской избе. — Всего с минуту до вас тута я появился.

— Вы же утверждаете, что знали покойного? — бросил через плечо следователь.

— Ну и что в том хорошего? — огрызнулся Гришка. — Я и теперь знаю его.

— Вот, стало быть, вполне сгодитесь как свидетель.

— Тьфу ты! — тихонько выругался Гришка, чтоб следователь не расслышал. — Вон ведь куда занесло дурака! Не было печали, дак черти накачали.

На подробный опрос свидетелей и написание протокола, довольно краткого, потребовалось не более часа, но ребятам показалось, будто уж и день клонится к вечеру. А солнышко еще и в южные окна не успело заглянуть. Выскочили они из атаманской избы, довольные тем, что следователь разрешил телегу с покойником оставить на месте, а им вернуться в хутор. Но Василию велел не отлучаться из дому, чтобы к вечеру побывать с ним на месте происшествия.

Поехали они вместе на Гришкиной телеге, привязав к ней Карашку.

Вывернув в улицу, что выводила на хуторскую дорогу, Гришка пристроил вожжи к передку, повернулся к спутнику и, распустив ворот холщовой рубахи и обнажив грудь, предложил закурить. А сам все на Василия поглядывал то загадочно, то плутовато, ровно подарить чего хотел. Потом спросил:

— Жениться-то не надумал? Небось приглядел себе городскую кралю.

Василий хмуро и безучастно помолчал, выпуская из носа густые струи дыма, подергал себя за ус и, соскользнув с телеги, не дожидаясь, пока Гришка остановит подводу, на ходу стал отвязывать своего коня.

— Ты чего это?

— Погоди, Гриша. Ты погоди тута минут пяток, а я ворочусь мигом! — и, вскочив на коня и ударив его каблуками в бока, крикнул: — А ежели недосуг, то ехай. Догоню!

Гришка растерянно поглядел вслед товарищу и шевельнул было коня, но, съехав на обочину, остановился. Видать, у парня срочность какая-то объявилась. Уж не к Палкиным ли кинулся сдуру? Нет, налево повернул… К атаману либо к следователю потянуло его так скоро. Ехать одному не хотелось, поскольку столь подходящего случая для откровенного разговора упускать никак невозможно.

Василий не задержался долго. Минут через пять-семь соскочил с коня прямо в телегу и уж потом стал привязывать повод.

— Погоняй, Гриша! — тяжело дыша, велел он.

— Аль позабыл там чего? — спросил Гришка, с места погнав коня рысью.

— Позабыл… Ты вот спрашиваешь, жениться не надумал ли я, а бабка Пигаска — чтоб у ей верблюжий горб вырос! — посулилась на всю жизню холостяком оставить, ежели не привезу ей, вот это. — И он швырнул на свернутую шинель замызганный, грязный самодельный шнурок. — Вот за им и ездил. А там казачишки зашушукались: чего это он к мертвяку прискакал, как встрепанный? Пришлось для виду в сенцы атаманской избы зайтить. Будто к следователю дело какое было.