Стремительно снижаемся. В скрещении линий прицела — башня. Нажимаю гашетку. Вижу, как веселыми осколками брызжет по броне сталь. Танк лихорадочно меняет курс. «Ага! Не понравилось!» Новый заход. Вижу: ведомый бьет по второму танку. Кажется, попал: танк завертелся. Гусеница с перебитыми траками сползает на землю.
Бью по «своему». Стараюсь попасть по бакам с горючим. В это мгновение появляются два «ила». Отлично! Они довершат начатое.
Теперь — по пехоте. С этой легче! Прохожу над самой землей. Работают пулеметы и пушка. Падают, разбегаются гитлеровцы.
По плоскости шарахнула очередь. А это еще откуда?
Оглядываюсь. Снопы огня летят к моей машине из-за груды камней. Разворачиваюсь, ловлю камни в прицел. Вижу, там пушка. Бью… Летят в воздух прутья арматуры. Бежит прислуга. Гитлеровцы падают под огнем моих пулеметов. Пушка умолкает. Снова набираем высоту. Тройка наших сцепилась с четверкой «Ме-109». Спешу на помощь. Увидев мою пару, «мессеры» отвернули. Так и подмывает броситься за ними в погоню. Нельзя! Штурмовики продолжают утюжить передний край противника. Их нельзя оставлять без прикрытия.
Корреспонденция доставляется на дом
— На задание идут Глухарев, Дорофеев, Колосов, Данилов, Игнатьев… — командир глухо зачитывал фамилии. Он едва держался на ногах. Так устал. Впрочем, не лучше выглядят и те, кто выходил из строя, когда называли их имена. Несколько бессонных суток давали о себе знать: люди побледнели, осунулись. И самое главное — никакой надежды на передышку.
— Задание осложнено тем, — продолжал командир, — что работать придется под непрерывным огнем противника. Отдельные группы десантников так глубоко вошли в оборону противника, что оказались отрезанными от своих. Боеприпасы у них на исходе. Продукты кончились. Не вам объяснять, что это такое…
В особо трудном положении находится отряд Героя Советского Союза Ботылева. Это — вот здесь, — командир полка показал на маленький кружок на огромной карте города.
— Прошу учесть, — командир попытался улыбнуться, — что мы вовсе не собираемся снабжать боеприпасами и продовольствием гитлеровцев. А ошибиться здесь ничего не стоит: сбросишь грузы на соседние дома, промахнешься — все достанется гитлеровцам…
Данилов и Глухарев прошли над разбитой улицей два раза.
Черт его разберет, где здесь свои, где немцы. Из всех окон — огонь. То там, то здесь через улицу стремительно перебегают фигурки людей.
— Товарищ командир! Кажется, они в угловом доме, — передает Глухарев.
— Почему ты так думаешь?
— Фигурки там черные. А ребята Ботылева, я знаю, не захотели переодеться в армейскую форму. И на суше хотят быть моряками.
— Это ни о чем еще не говорит.
— И потом, обрати внимание, в начале улицы по нас бьют из всех окон и чердаков. А с угла никто не стреляет.
— Может быть, ты и прав.
— Пройдемся еще разок?
— Давай!
С ревом, едва не задевая крыши домов, проносятся над улицей «илы».
Неожиданно перед угловым домом возникает фигурка моряка. Он яростно размахивает бескозыркой.
— Рискуешь, браток! Да уходи ты, черт, в укрытие! — ревет в микрофон Данилов.
— Ты это кому?
— Да вон, пижон на мостовой! Его же сейчас ухлопают.
Данилов качнул крыльями: вас понял. Моряк исчезает в подъезде. Новый заход. Тюки уходят вниз.
На аэродроме Данилову подали радиограмму Ботылева:
«Передайте нашу благодарность летчику ведущего самолета за доставку нам продовольствия и боезапаса прямо на дом».
— Что ж, друже, — приятель положил руку на плечо Данилову. — Судя по всему, кончится война, можешь и в цирк податься. Представляю афиши: «Небывалый аттракцион. Мастер воздушной акробатики Данилов. Накидывает кольца с самолета на голову воробья».
— Брось трепаться, — отмахнулся Данилов.
— Старик! Ты чего ерепенишься. Знаешь, что добавил к радиограмме Ботылев?
— Ну?
— Один из сброшенных тобой тюков угодил прямо в дверь, где засели моряки.
— Опять сочиняешь?!
— Нет, это серьезно.
— Бывает! — неопределено протянул Данилов… Командир еще раз перечитал заметку во фронтовой газете:
«В течение четырех дней борьбы за Новороссийск летчики части Героя Советского Союза Ефимова бомбоштурмовыми ударами уничтожили 52 автомашины, 12 полевых орудий, 8 танков, 6 минометов, 6 „эрликонов“, 10 повозок, 1 тягач, 2 дзота. Подбили 4 танка и 10 автомашин, вызвали 12 взрывов, 6 пожаров и истребили до тысячи гитлеровских солдат и офицеров».
— Что ж, кажется, все верно. Сводка за какой день?
— Позавчерашний.
— Я и смотрю… Вроде бы больше набили. Ну, ничего. Сочтемся славою?..
— Сочтемся! После Победы.
— Вот и я так думаю…
Могила на перевале
— Будете сопровождать штурмовики в район поселка Небережаевский, севернее Новороссийска.
Командир мог и не уточнять: маршрут был изучен до мелочей и пройден не однажды. Обстановка сложилась так, что вместо трех-четырех боевых вылетов в сутки летчики делали по десять-двенадцать.
— Как думаешь, Коля, не заблудимся? — Василий Добров улыбнулся Лазутину.
— Вроде не должны бы…
— Вот и я думаю, что не заблудимся… Что ж, по машинам!
Линию фронта они определили еще до подхода к ней. Буквально стена пушечно-пулеметного огня встала на пути самолетов. Было очевидно: гитлеровцы делали все, чтобы не пропустить их.
— Идем на прорыв! — Добров дважды повторил команду. — Идем на прорыв!..
И только когда огненная стена осталась позади, начала распадаться на сполохи, Добров оглянулся: все ли целы? Вначале он не разобрал, с чьей машиной беда: от мотора одного из «яков» тянулся шлейф черного дыма.
— У кого дымит двигатель? — он старался смягчить вопрос, но голос выдавал тревогу. — Срочно отвечайте. У кого поврежден мотор?
И почти одновременно услышал в наушниках глуховатый басок Лазутина:
— Докладывает Лазутин. Прямое попадание. Боюсь, долго не протяну…
— Немедленно возвращайтесь на аэродром! Немедленно!
— Понял.
Помедлив, Добров спросил:
— Дотянешь?
— Думаю, что дотяну. Пламени пока нет.
— Прикрыть его…
По команде Доброва один истребитель вышел из строя вместе с Лазутиным.
Через пять минут в эфире снова появился Лазутин:
— Возвращайся к своим. Сейчас там важен каждый самолет. Дойду один. Сейчас я в безопасности. Линия фронта пройдена…
— А если…
— Никаких «если»… Может быть, там сейчас ребята гибнут.
Последний аргумент, видимо, подействовал на сопровождающего. Он снова повернул к линии фронта. Лазутин продолжал полет один.
Дым по-прежнему узкой струйкой летел от мотора. «Ничего, как-нибудь дотяну… Скоро уже аэродром… — летчик до последней минуты надеялся на благополучный исход. — Сейчас только пройду перевал… А там — дома…»
И в эту минуту он понял: нет, не дотянет, не дойдет. Из-за перевала тремя группами на разных высотах выходили «мессеры». В его положении почетным был бы и уход. Но на это судьба не дала ему времени. Увидев беззащитно дымящийся самолет, «мессеры» мгновенно пошли в атаку. Осталось одно — принять бой, как можно дороже продать свою жизнь. Спасение на парашюте тоже исключалось: его бы непременно расстреляли в воздухе.
И Лазутин направил свой «як» на ближайшего противника. Нет, он еще не беззащитен. Он еще огрызнется! «Мессер», казалось, сам вполз в скрещение нитей прицела.
— Огонь! — сам себе скомандовал летчик.
Лазутин что-то еще кричал. На земле поймали несколько слов: «Сволочи! Мы еще посмотрим…»
Из мотора «мессера» вырвалось пламя, и он с крутым снижением ушел в сторону Новороссийска. Это было последнее, что видел Лазутин. Несколько огненных смерчей ворвались к нему в кабину…
Мы нашли его только через день. На перевале. Примерно на равных расстояниях и от Новороссийска, и от Геленджика. Насыпали холм из камней. Положили обломок винта: пусть видят все — здесь лежит наш летчик.
