— Больше кислорода! Так. Еще! Да пожалуйста быстрее. Нужно было раньше думать о возможности этого. Разве я не просил вас не выходить из ракеты без оружия?.. Еще кислорода!

Так продолжалось долго. Казалось, что уже не удастся вернуть Николая Петровича к жизни. Василий боялся дышать, видя перед собою безжизненное лицо академика — синее, с закрытыми главами. Про свою боль он забывал. Да и что такое была эта боль, когда перед ним лежал человек, который не дышал, который был почти мертв, его любимый Николай Петрович!..

Он помнил, как ему вдруг пришлось собрать все свои силы, чтобы пересилить конвульсивное дрожание подбородка и не дать хлынуть бурным слезам. А зато после, — как захотелось ему вдруг прыгать, танцовать и петь, когда с лица Николая Петровича постепенно начала исчезать зловещая синева, когда впервые пошевелились его губы, едва заметно приоткрылись глаза… Николай Петрович оживает, он почти воскресает!..

Василий помнил, как Гуро, облегченно вздохнув, сказал:

— Довольно кислорода. Хватит!

Еще несколько минут — и вот Николай Петрович заговорил.

Теперь академик спокойно лежал на одеяле. На лице его играла утомленная, но радостная улыбка. Все, все было хорошо. Все живы, здоровы, все здесь. И главное, Василий.

— А я чуть было не задохнулся, товарищи, — произнес наконец он.

Гуро проглотил усмешку. Чуть не задохнулся!.. Это говорит человек, которому почти целый час пришлось делать искусственное дыхание!

— Зато теперь все идет отлично, Николай Петрович, — ответил он и задумался: о чем бы таком нейтральном поговорить со стариком? О таком, что не тревожило бы Николая Петровича, а наоборот, заставило бы его забыть обо всех опасностях и его собственных переживаниях?

Он небрежным движением достал из кармана трубку и зажег. Дым табака на этот раз показался ему необычайно вкусным и приятным. Ничего удивительного: ведь он не курил целые сутки. Сначала не до того было, затем это путешествие под землей, в призрачном свете загадочных голубоватых камней… А, вот она тема для легкого и интересного разговора с Рындиным!

— Николай Петрович, — начал Гуро, с наслаждением попыхивая трубкой и выпуская огромные клубы дыма, — я что-то хочу рассказать вам. Только не утомят ли это вас? А может быть, вам мешает дым?

— Нет, нет, прошу вас. Я охотно послушаю. Мне даже приятно слышать запах вашего табака, он такой ароматичный… — Николай Петрович еще раз улыбнулся: как, в самом деле, приятно вдыхать этот сладковатый дым, слушать голос человека!

— Ну, вот. Когда мы с Василием были в пещере, нас очень удивила одна вещь. Представьте себе, что там, внизу, совсем не темно. Собственно, не везде, а лишь там, где в стене или в почве вкраплены этакие маленькие камешки. Они сияют голубым светом, как вот светляки.

— Флуоресценция, — утомленно произнес Рындин.

— Я тоже так думал. Но Василий обратил мое внимание на одно любопытное явление. Вы знаете, мы время от времени разговаривали друг с другом. И вот, когда кто-нибудь из нас говорил, то камешки во всей пещере, словно отвечая, светились значительно ярче. Мне казалось, что по пещере плывут яркие световые волны. Замолчишь — и волны исчезают. Начнешь говорить — появляются, вся пещера очень хорошо освещается, как будто в стенах ее какой-то искусный электротехник поместил скрытые источники света. Что оно такое — я так и не понимаю, Василий тоже не смог объяснить это явление. А, Василий?

— Факт, — подтвердил Василий и покраснел: как-то оно неудачно вышло. Что за «факт»?

Рындин заинтересованно смотрел на обоих. Не менее заинтересован был и Сокол: что за странное явление?

— Говорите — светилось во время разговоров? Странно, странно, — оживился Николай Петрович. — Это очень своеобразно. Значит… гм…

Он задумался. Камни светились интенсивнее во время разговора. Значит, тогда, когда излучение передатчика на шлеме было наиболее сильным, когда оно было очень активным… Интересно, интересно!

Николай Петрович поглядел на товарищей. Только теперь он обратил внимание на то, что Василий лежит в гамаке. Эта спокойная поза так вообще не соответствовала живому характеру юноши, что Рындин удивился. Да, Василий лежит в гамаке, словно больной.

— Что с вами, Василий? У вас что-нибудь болит?

Гуро беспокойно взглянул на Василия, на Николая Петровича: ну, вот и не вышло нейтрального разговора. Старый академик обязательно разволнуется, узнав о состоянии Рыжко. Нужно немедленно заговорить о чем-нибудь другом. Но он не успел.

— Немного болит бок, Николай Петрович, — ответил Рыжко. — Что-то печет кожу, как огнем… покраснела…

— Это вы ушиблись, падая?

— Нет, Николай Петрович, — отозвался Гуро, — это совсем не от того. Я думаю, что это последствия укуса клеща. Помните, как клещ укусил Василия за ногу? Вероятно, яд распространился и поднялся выше.

Рындин недоверчиво покачал головою:

— Насколько я помню, клещ укусил Василия возле колена. А болит у него не там… Друг мой, идите сюда. Покажите мне это место. Хотя я и не врач, но нам нужно помнить старое морское правило: во время путешествия капитан корабля, в случае надобности, должен быть и врачом, и хирургом. Разве я не капитан нашего корабля? Идите сюда, показывайте.

Рыжко с большим усилием вылез из гамака и захромал к Николаю Петровичу, едва удерживая стон. Боль распространялась шире и шире, словно на боку у юноши лежали горящие угли.

Старый академик внимательно посмотрел на кожу Василия. Она была красной и немного припухла.

— Напоминает следы свежего ожога, — задумчиво сказал он. — Вы твердо помните, друг мой, что вы не ударились этим боком?

— Твердо.

— А где вас укусил клещ?

Василий показал. На этом месте было лишь маленькое темно-красное пятнышко — и больше ничего. Нельзя было и думать о связи странной красной опухоли на боку юноши и этого крошечного пятнышка. Это понял и Гуро.

— Нет, кажется, я ошибся. Догадка про клеща здесь некстати, — сказал он.

Лицо Николая Петровича было очень хмурым: как определить эту неожиданную болезнь, чем объяснить ее? Гуро, который давно уже недовольно наблюдал за Рындиным, решил, что пришло время перевести разговор на другие рельсы. Николай Петрович еще слишком слаб, ему нельзя беспокоиться.

— Я хочу вас успокоить, Николай Петрович, — живо заговорил он. — Все это пустяки. Василий показал себя очень мужественным человеком: он не только хорошо дошел до ракеты, но ему даже и в мысль не пришло избавиться от излишнего груза, который он нес с собою. И все это для того, чтобы порадовать вас новинками.

— Какими? — заинтересовался Рындин.

— Да я все про те же камни. Василий набрал их с собой полную сумку, чтобы показать вам и Вадиму. Он убежден, этот самоуверенный юноша, что сделал какое-то открытие в пещере.

— Вы принесли эти камни? — живо спросил Сокол.

Гуро засмеялся.

— Нашего геолога хлебом не корми, только покажи какие-нибудь камни!..

Охотнику, по-видимому, очень хотелось развлечь Рындина, хотя бы с помощью шуток. Но лицо академика не повеселело. Он встревоженно посмотрел на Гуро, на Василия и неожиданно спросил:

— Вы несли эти камни в сумке, Василий?

— Да. В сумке, — удивленно ответил юноша.

— И сумка была на левом боку?

— На левом.

Рындин тяжело поднялся и сел на одеяле, опираясь на одну руку. Другую он поднял и указал ею на бок юноши:

— Ваша боль, друг мой, является последствием резкого влияния какого-то радиоактивного вещества. Тех самых камешков, которые вы несли в сумке. Это было очень неосторожно…

Гуро тихо свистнул: вот как оборачивается дело! Василий удивленно переводил взгляд со своей красной опухоли на Николая Петровича, на Гуро и обратно: значит, он обжегся радиоактивным веществом?..

Внезапно Сокол подпрыгнул и хлопнул себя руками по бедрам. Это вышло так смешно, что даже Рындин не удержался:

— Ой, Вадим, что случилось? Чего это вы прыгаете?

Но Сокол, забыв обо всем, бросился к Василию и Гуро: