Бросив остальных умирать.

— Сестры, Стражи… все это больше не имеет значения. Важно другое, — прерывает мои раздумья Джед. — На этой тропе мы можем выжить. Хоть немного продержаться. Но выходить надо немедленно.

Гарри все еще хмурится. Он раздает всем свертки с едой, поднимает с земли топор и говорит:

— Раз оружие пока есть только у меня, я пойду первым.

Он подзывает к себе Аргуса, и они вместе устремляются вперед. Следом трогаются Джейкоб и Кэсс. Трэвис берет за руку сестру, и, поддерживая друг друга, они осторожно пускаются в путь, стараясь не отклоняться от середины тропы. Мы с Джедом идем в хвосте.

Все утро мы шагаем молча, продираясь сквозь заросли ежевики и сухие ветки. Наконец Джед останавливается — я тоже. Остальные идут дальше и вскоре пропадают из виду на извилистой тропе. Джеда как будто что-то гложет, он все переступает с ноги на ногу и никак не может успокоиться.

Наконец он заговаривает, и очень тихо:

— Мэри, я… — На его скулах вспухают желваки, из глаз брызгают слезы. — Я не знаю, что делать!

Первый раз в жизни я вижу, как мой брат плачет. Я шагаю к нему, хочу утешить, но он выставляет перед собой руку.

— Что такое, Джед? — спрашиваю я. — Что случилось?

Он отворачивается к забору и качает головой.

— Джед?

— Она заражена, Бет зара… — Он давится словами и царапает лицо, словно это единственное, что помогает ему не развалиться на части.

Я невольно отшатываюсь. Подумать только, и все это время она была среди нас! Все это время Джед молчал!

— Ты должен ее убить! — вырывается у меня.

Я хочу извиниться, но Джед падает на колени и умоляюще хватает меня за рубашку. От потрясения я лишаюсь дара речи.

— Ты не понимаешь! — кричит он. — Ты не видела. Укус крошечный, почти не заметный. Может, она и не заразилась вовсе… — Он умолкает.

Я сажусь на корточки и заглядываю ему в лицо.

— Джед, — как можно мягче и ласковей произношу я. — Ты ведь Страж. Ты знаешь, что такое укус, даже самый маленький. Ты знаешь, к чему приводит заражение.

Он кивает, но как будто не слышит меня.

Я делаю глубокий вдох:

— Надежды нет.

— Я не могу убить жену! — хрипло взмаливается он, а потом падает на землю и колотит по ней кулаками, горестно рыча и привлекая внимание Нечестивых.

Почувствовав наше присутствие, они начинают стонать, и вот уже первый с размаху бросается на забор, а за ним второй и третий…

Несколько секунд я молча слушаю их возню, а потом говорю:

— Ты всегда можешь ее отпустить. В Лес.

Джед начинает смеяться утробным горестным смехом. Не успеваю я и пальцем пошевелить, как он уже набрасывается на меня, хватает за шею и придавливает к забору; ржавая железная проволока врезается в тело через одежду.

— Я понял, Мэри. Тебе это доставляет удовольствие. — Черные волосы в беспорядке падают ему на лицо, он скалит зубы. — Ты отдала Нечестивым нашу мать, а теперь и жене моей туда дорога!

Я чувствую пальцы Нечестивых в своих волосах, я извиваюсь и пытаюсь закричать, но Джед полностью перекрыл мне воздух. Я отчаянно молочу руками и ногами по забору, глаза слезятся от вони смерти и разложения… Внезапно Джед как будто осознает, что творит, и роняет руки.

Я отталкиваю его и кидаюсь прочь по тропе, сжимая горло. Дыхание вырывается из груди зазубренными осколками, слезы жгут глаза, и все тело содрогается от гнева, который родился из только что пережитого ужаса.

Но я успеваю сделать лишь несколько шагов, когда за спиной раздается голос Джеда:

— Мэри, прошу тебя… — В его голосе больше нет безумных ноток. — Прости… Прости! — Он начинает хныкать, совсем как в детстве.

Я останавливаюсь, но по-прежнему стою к нему спиной.

— Я не могу ее потерять… Если ты когда-нибудь любила, ты поймешь!

Я резко оборачиваюсь.

— Не говори мне о любви! — взрываюсь я. — Не вздумай говорить, что я знаю или не знаю об этом чувстве. Любовь тут ни при чем. Ты Страж. Убивать Нечестивых твой долг, тебя этому учили. Ты подвергаешь всех нас страшной опасности, хотя прекрасно знаешь правила.

Джед сидит посреди тропы, притянув к себе колени и растирая лицо.

— В нашей деревне никому нет и не было дела до любви, — говорит он, глядя в чащу Леса. — Мы думаем только о продолжении рода… Выживаем из последних сил, стараясь лишь избегать кровосмешения. — Он машет рукой на Нечестивых, царапающих забор. — Пытаемся пережить их.

Я невольно вспоминаю о Гарри и о том, как Сестры решили нас поженить.

— Союз ошибался, — говорит Джед. — Главное не выживание. Главное любовь. Стоит ее познать, как жизнь сразу обретает смысл. Когда ты каждый день просыпаешься с любовью в сердце, когда тебе есть чем утешиться в грозу или после дурного сна, когда от всех этих ужасов можно легко укрыться, когда любовь наполняет тебя доверху, так что не передать словами…

Он качается вперед и назад, по лицу струятся слезы. Нечестивые вокруг нас продолжают стонать.

Я думаю о Трэвисе, о его обещании прийти за мной.

— Я знаю, что такое любовь, — говорю я. Не столько брату, сколько самой себе.

Уголки его губ приподнимаются почти в улыбке.

— Нет, ты не можешь знать.

Я хочу возразить, но он останавливает меня жестом и напористо продолжает:

— Знай ты, что такое любовь, ты бы не просила меня убить жену. Ты бы понимала, что от любви так просто не отказываются. И что убить ее ты не сможешь. Никогда.

Я делаю шаг навстречу. Мне все еще страшно, Джед сейчас как раненый и загнанный в угол зверь: от любого моего слова он может снова взорваться. Мне страшно, но я хочу его утешить.

— Джед, у тебя нет выбора. Она опасна.

Он будто не слышит меня, не понимает моих слов.

— Я только хотел провести с ней еще один день, — взмолился он. — Всего один! Сделать вид, что она не заражена, что Нечестивых вообще нет на белом свете. Один день, чтобы запомнить ее.

— Но зараза…

— Укус совсем маленький, Мэри, — говорит он, чернея лицом. — Два-три дня у нее есть. — Голос Джеда становится глухим и равнодушным. — Зараза распространяется очень медленно. Я все-таки Страж — и знаю, что происходит с зараженными живыми. Я вижу симптомы. Знаю, на что обращать внимание. Он сглатывает слюну. У Бет еще есть время.

Я вглядываюсь в чащу. Невозможно поверить, что Бет скоро станет одной из них. Станет Нечестивой.

— Прошу, Мэри! Позволь мне провести с женой еще один день. Если ты действительно любила, тогда ты понимаешь, как это для меня важно.

Я киваю, не успев даже сообразить, что творю. Джед подбегает и стискивает меня в объятиях. Но я все думаю и думаю о том, что он сказал о любви. Даже когда он бросается догонять остальных, догонять свою жену.

Я прячу лицо в ладонях. В голове грохочут слова Джеда. Чувство вины раздирает мне вены, я вновь и вновь задаюсь вопросом: действительно ли я люблю Трэвиса? Ведь я сдалась. Обручилась с Гарри. Предательство залегает у меня под кожей холодным свинцом.

Я сдерживаю свое обещание и ничего не рассказываю остальным про Бет. Но глаз с нее не спускаю и слежу, чтобы Джед от нее не отходил. Пусть он не готов убить жену, я-то готова хоть голыми руками, если придется.

Вечером, когда солнце прячется за верхушками деревьев, тропа наконец расширяется и выходит на круглую поляну. Мы все облегченно вздыхаем: можно хоть ненадолго перестать бояться, что кто-нибудь из нас оступится и попадет прямо в лапы Нечестивых. Посреди поляны стоит деревянный сундук, окованный железными обручами, большой и длинный, с ржавым амбарным замком на одном боку. Аргус обнюхивает его, возбужденно скача вокруг и виляя хвостом.

Мы все собираемся вокруг сундука, и тут я замечаю, что на крышке высечены какие-то буквы. Я смахиваю с них палые листья. «XVIII».

На ум тотчас приходят другие буквы, которые Габриэль оставила на оконном стекле: «XIV».

— Что это значит? — спрашиваю я Джеда.

Он пожимает плечами: