Миели обхватывает руками тёплый шероховатый коралл сосуда. Песенка, вызвавшая его появление, пришла к ней внезапно: всего несколько нот, выучить которые мог бы любой ребёнок. Миели продолжает её напевать, делая первый глоток. Приторный вкус лакрицы и горечь. Она забыла, каким скверным может быть этот напиток. Но вместе с ним приходит воспоминание: утро в кото[7], ставни открыты, и внутрь заглянуло Маленькое Солнце, мгновенно превратив тысячи шрамов и трещин ледяного неба в яркие штрихи; бабушка вкладывает ей в руки кружку и целует своими морщинистыми губами, её сухой сладкий запах смешивается с запахом чая; водооткачивающие деревья раскрываются, маленькие ананси[8] ловят утреннее тепло в свою алмазную паутину…

Но даже это воспоминание больше не принадлежит ей. Теперь им владеет её госпожа, Пеллегрини.

Это ничем не отличается от всего остального, что она уже отдала. Свою плоть, трансформированную в контейнер для синтеза и смерти. Свой разум, усовершенствованный метамозгом, который побеждает страх, вычисляет намерения противников до того, как они что-то задумают, превращает окружающий мир в сетку векторов, сил и вероятностей. И всё это ради Сюдян[9]. Так почему же последнее, от чего она отказалась, – от своей уникальности, предоставив богине право копировать её и создавать гоголов, считающих себя Миели, дочерью Карху[10], – кажется ей таким драгоценным?

Возможно, потому, что она сделала это не ради Сюдян, а ради вора.

Миели отметает гнев, всегда возникающий при мысли о его лице, ставшем таким знакомым за последние несколько месяцев: яркие глаза под тяжёлыми веками, лёгкая усмешка, высокие брови, словно прорисованные тонким карандашом. Какое-то мгновение она почти тоскует по биотической связи, которой повелительница соединяла их, чтобы дать Миели возможность чувствовать всё, что ощущает вор. Благодаря этой связи ей легче было его понимать.

На Марсе он заставил её петь. Как и всё остальное, это было уловкой, но посредством биотической связи она чувствовала, как он радуется её пению. Миели уже стала забывать, как это бывает.

И ещё вопрос чести. Она не могла оставить его умирать в очередной тюрьме, когда Пеллегрини решила бросить его, словно сломанный инструмент. Как она могла поступить иначе? Миели дотрагивается до драгоценной цепочки, обвивающей ногу. Прекрасные камни, нанизанные один за другим, – безоговорочный выбор.

Она выпускает из рук цепочку и продолжает неторопливо молиться. Отблески свечей пляшут на лицах статуй, и они становятся похожими на Сюдян. Широкий рот, высокие скулы, надменная улыбка.

– Интересно, почему ты никогда не обращаешься с молитвами ко мне? – спрашивает Пеллегрини. – Все боги ужасно старомодны. Меметический шум в головах обезьянок. Тебе следовало бы помолиться мне.

Перед Миели стоит богиня – тень, отбрасываемая парящими в невесомости свечами. Как и всегда, она держится так, словно на неё действует нормальная сила тяжести: руки сложены на груди, красновато-каштановые волосы свободно струятся по плечам, которые оставляет открытыми светлое летнее платье.

– Я служу и повинуюсь, – отвечает Миели, – но молитвы – моё личное дело.

– Как хочешь. Я нежадная. В любом случае, значение молитв слишком переоценивают. – Она сопровождает свои слова взмахом руки с ярко-красными ногтями. – Можешь оставить их себе. У меня есть твоё тело, твоя преданность и твой разум. Не забывай, ты мне обещала.

Миели склоняет голову.

– Я ничего не забыла. Всё, что пожелаете, будет вашим.

– А кто сказал, что я уже не воспользовалась всем этим?

У Миели пересыхает во рту, а внутренности сковывает холод. Но Пеллегрини смеётся, её голос звенит, словно стекло.

– Нет, нет. Ещё нет. – Она вздыхает. – Ты такая забавная, моя милая. Но, к несчастью, у нас нет времени на веселье. По правде говоря, сейчас мне как раз требуется твое тело, а не душа. Мне надо поговорить с моим Жаном. В силу некоторых обстоятельств мои другие сущности кое-что затеяли. Вы должны быть наготове.

Пеллегрини входит в тело Миели. Это похоже на погружение в леденящую воду. А затем каюта, огоньки свечей и богиня – всё исчезает, и Миели оказывается в спаймскейпе, словно призрак в запутанной паутине Магистрали.

Перед тем как заняться любовью с джинном господином Сеном, Таваддуд угощает его виноградом.

Она берёт одну ягоду из стоящей на коленях вазы, аккуратно снимает кожицу и зажимает между губами, целуя сладкую влажную мякоть. Затем надкусывает её и слышит металлический вздох из кувшина джинна, тонким белым кабелем подключённого к чувствительной сети бими в её волосах.

Таваддуд улыбается и съедает ещё одну ягоду. На этот раз к вкусу винограда она позволяет присоединиться и другим ощущениям. Скольжение шёлка по коже. Приятная тяжесть туши на ресницах. Жасминовый аромат её духов. Прежний хозяин, Кафур, учил её, что воплощение – это очень хрупкий процесс шёпота и пауз плоти.

Таваддуд поднимается и медленными скользящими шагами подходит к окну в форме замочной скважины. Это изысканный танец рабыни воплощения: при любом движении кувшин джинна остаётся вне поля зрения. Два часа уходит у неё на то, чтобы расположить в надлежащем порядке все вышитые подушки, зеркала и низкие столики, имеющиеся в этой узкой комнате.

На один миг она позволяет тёплым лучам солнца прикоснуться к лицу, а затем задёргивает мягкие портьеры, и свет приобретает оттенок тёмного мёда. Потом Таваддуд возвращается к своим подушкам у низкого круглого столика в центре комнаты и открывает небольшую шкатулку, украшенную драгоценными камнями.

Внутри лежит книга, переплетённая в ткань и кожу. Таваддуд медленно достаёт книгу, позволяя господину Сену насладиться дрожью предвкушения. Написанная в книге история безусловно правдивая, ничего другого в Сирре не допускается. Таваддуд знает её наизусть, но всё равно смотрит в книгу и, прежде чем перевернуть страницу, проводит пальцем по шероховатой поверхности бумаги.

«Вскоре после прихода Соборности и Крика Ярости в Сирре жила молодая женщина, жена охотника за сокровищами».

ИСТОРИЯ О ЖЕНЕ МУТАЛИБУНА

«Отец выдал её замуж совсем молоденькой. Её муж муталибун был стар не по годам. Его первая жена стала одержимой и ушла в Город Мёртвых, где закончила жизнь гулем[11]. После этого он много путешествовал по пустыне, отыскивая гоголов для Соборности.

Его работа оставила ему множество шрамов: тревожные сны, навеянные диким кодом, и сапфировые наросты, которые больно царапали её кожу, когда они ложились вместе. Но это случалось нечасто: чтобы выжить в пустыне, муталибун давно отказался от страсти и прикасался к жене только из супружеского долга. Поэтому её дни в прекрасном доме на Осколке Узеда были отмечены печалью одиночества.

Однажды она задумала разбить сад на крыше дома. Она наняла Быстрых, чтобы поднять наверх плодородную почву из приморских оранжерей, посеяла семена и велела зелёному джинну вырастить цветы всех оттенков и дающие тень деревья. Много дней и недель она напряжённо трудилась и попросила свою сестру-мухтасиба защитить садик от дикого кода Печатью. По ночам она нашёптывала саду, чтобы тот рос быстрее: в доме отца она с джиннами-наставниками изучала магию атара и знала много Тайных Имён.

Благодаря джинну семена росли быстро, и когда маленький садик зацвёл в полную силу, она проводила там долгие вечера, наслаждаясь запахом земли и ароматами цветов и солнца, согревающего кожу.

Однажды вечером из пустыни налетел сильный ветер. Он бушевал над Осколком и продувал сад насквозь. Ветер принёс с собой облако нанитов, опустившееся на сад, словно тяжёлый, густой туман. Крохотные машины соединялись в блестящие капли на листьях и лепестках её цветов. Подобно древним фоглетам утилитарного тумана из Сирра-на-Небе, которых её отец держал в бутылках в своём кабинете, они сияли чистотой и свежестью.