Через секунду я скольжу, как игла по винилу, прислоняюсь спиной к одной из сторон чугунной ванны и тянусь за упавшим предметом.

— Хм, а это что? — по умолчанию я запускаю руку под стиральную машинку, где заметила какую-то инородность. Подцепив её, вытаскиваю. И о чудо, в моей ладони — айпод. Секунду спустя, я невольно ахаю… осенило. Наверно это его. Случайно вылетел из кармана и завалился, когда я его толкнула.

Я потерла экран, очищая от осевшей на нем пыли:

— И долго же ты тут валялся?! Однако, обнародовать свою находку я как-то не торопилась, отнесла к себе в комнату, заныкала в самый дальний ящик стола и завалила другим хламом. Пусть поваляется пока там — решила я, а то чего доброго, — я еще раз окинула жадным взглядом аппарат — не удержусь, да запущу свои ручонки в его начинку.

Но, как, оказалось, волноваться мне стоило в первую очередь не об этом, а о том, чтоб держать язык за зубами.

— Слушай, — обратилась я к сестре, которая степенно выкрашивала перед зеркалом себе глаз, — а брат Майкла случаем ничего… э-эм-м… не говорил?!

— О ком?! — Её лаза тут же вспыхнули преждевременным блеском, она меня дразнила. Но, меня не проведешь, ей до таких подколов еще расти и расти.

— Меня интересует не о ком, а о чем-нибудь, ну, так как?

Одна пара глаз настороженно следит за мной через отражение.

— Да, нет — наконец-то отвечает рот, на чьи губы наносят слой телесного блеска. — Ну, если тебя все же интересует что-то конкретное, я могу попросить для тебя его номер, и ты сама все узнаешь, — послав зеркалу чмок губами, она подмигнула мне. — Или, — обернулась ко мне, — спросишь у него сама, ведь мама позвала их на празднование.

Час от часу не легче! Не дом, а проходной двор какой-то! Слов нет!

— Интересно, а больше она никого не пригласила: соседей там, бомжей, сплетниц-бабушек с соседней улочки, нет?! — И не успеваю я выйти из этой гримёрки, как меня перехватывает голос сестры:

— Чем ты не довольна? Мне казалось, ты даже рада в эти дни…

— Ну да, так оно и было.

— Тогда, в чем дело?

— Это, действительно неважно, — бормочу я, добавляя вполголоса проклятья. — Не обращай внимания, это как синдром «ПМС» — придет и уйдет, главное не превращать это в эпопею.

— Оо…

Я ненадолго закрываю глаза и напоминаю себе, что обещала не сбиваться с отобранного пути, но, наверно, преломить себя физически гораздо сложнее, нежели мысленно. Хотя, если эмоции, интеллект и тело взаимосвязано сплетены, и работают, так сказать, по договоренности, то, скорее всего, я попросту не могу выбрать нужный рычажок, чтобы переключаться в актуальный по ситуации режим.

— Как дела, милая? — обращается мама, увидев меня в кухне.

— Я в процессе познавания, — говорю я, стаскивая со стола морковку.

На обеденном столе плюнуть некуда. Мама выполняет пункт «изобразить из себя радушную хозяйку». Когда только она начала специализироваться на бытовых радостях. Экстрималка!

— Я тут затеяла, — она невольно фыркнула с увеселительной ноткой. — Всякое…

— Вижу, — отвечаю я с иронической интонацией, куснув оранжевый корнеплод.

— Мало ты веришь в мои способности?

— Гм-м… — Я опускаю взгляд. Не скажешь же в лицо: «Извини, но готовка — это не твое поприще». Так что, надо импровизировать. Но чем подбодрить её, так воодушевленно настроенную на свои труды, без преувеличения, готовящую еду основательно раз восьмой в своей жизни. Если, только организовать группу поддержки и попрыгать в сторонке с помпонами. А что, не плохо? Привлечем сестру, чтоб навыки не пропадали зря.

Но, надо возвращаться к сути вопроса, и я одергиваю себя, заставив извергнуть ответную реплику:

— Нет, почему же, придерживаться широких взглядов и обладать различными навыками почетно, — я забираюсь на стул, подгибая под себя ступню, принадлежавшую левой ноге. — Поэтому, шеф-повар, пожалуйста — творите, место для кулинарных опытов обширно.

В это мгновение я подозреваю, что мама, как никогда прежде, всеми фибрами души уверена в себе и в своих силах. Вон как принялась фаршировать помидоры острой компоновкой!

И словно, поняв мои мысли, она дает утвердительный кивок.

Меня просто распирает от благородства собственной миссии. Может, я скоро начну ходить по воде, творить чудеса, и выкидывать прочии мистические фокусы. Во, клёво!

— О, кролик! — в раздвижных дверях вырисовался папа.

Мой взгляд с невероятной скоростью врезается в его лицо. Я телепортирую ему мысль — на некоторое время самоустраниться.

В самом деле, я не могу понять людей, которые просто-таки обожают называть других: белочками, зайчиками, крошечками, кошечками, лягушечками и т. д. Что за уменьшительно-ласкательная батва, ассоциирующаяся со звероподобными существами? К чему это я? Ах да… Меня это бесит. Нет, конечно, это не проблема, если человек хочет создать вокруг себя зоопарк или в другом случае, когда ему трудно запомнить имена всех своих подружек и друзей, но это уже отдельный подпункт.

— Кролик, — продолжает папа, пытаясь погладить меня по голове.

— Пап, — я отмахиваюсь от него, — что за привычка, вы же знаете, я терпеть не могу всего этого. Я человек. У меня есть имя. Будьте любезны пользоваться им!

Папа хмурится, сдвигая прямые густые брови:

— Я обижен!

Я прыскаю, с надеждой, что моё хихиканье не перерастет в настоящий взрыв хохота.

— По-моему, это очень мило, — вставила свое «я» моя матушка. — Полюбишь и поймешь, как приятно слышать нежные слова в свой адрес.

— Вот, мама дело говорит, — откликается отец и, взяв маму за руку, начинает поглаживать большим пальцем её запястье. — Мала еще, ничего не понимаешь.

Я мысленно морщусь, подавляя желание демонстративно изобразить рвотный позыв. Особенно, после того, как они начали любезничать друг с другом, я инстинктивно решила, что не хочу терять время на эти «охи и ахи» и прочие любезности по поводу взаимного обожания, просто, под шумок ретировалась из этой сцены любовного сонета.

Поднимаясь на второй этаж, я разделила лестничную кавалькаду с сестрой.

— Что новенького? — её развесёлый голосок просто выбивал меня из моего мрачного настроя.

— Кажется, наши родители сейчас займутся сексом прямо на кухне, — ответила я хладнокровным тоном.

Она утратила дар речи, словно впала в слабоумие, её глаза широко распахнулись, а лицо стало похоже на переваренную свеклу. Интересно, а что будет дальше?

— Они, что? — её губы дернулись.

Я уже была готова разойтись смехом, но видимо, моё тело решило тоже позлорадствовать — спазм в груди пронзил меня, словно наконечник от стрелы. Даже дыхание сбилось. Да, что это за жизнь такая?! И постепенно, у меня в мозгу начинает складываться, что кому-кому, но мне уж, точно, сейчас не до смеха.

— Полин… — окликает сестра. Может из меня и правда что-нибудь торчит или я думаю вслух, раз она заметила.

Я молчу. Нормализую работу легких, стараясь, как можно скорее прекратить этот треклятый сбой.

— Что с тобой? — она не оставляет свои порывы, подпитываемые волнением.

Я снова молчу. Но, кажется, я справилась.

— Купилась? — я меняю голос на тупой голосок из телешоу, которым обычно говорят фразы: «А вы не ожидали?! Но это так!».

— Ты, — сестра тут же устраивает мне выволочку. — Как только можешь, давай без этого, я правда испугалась.

— О'кей, — отвечаю я, скрещивая пальцы за спиной. — Не буду.

Она обнимает меня и, перепрыгнув пару ступенек, замирает. Я сразу невольно хихикаю, и она смотрит на меня. Тут киваю и она спускается дальше, а сама я надеюсь, что мои родители все же заняты другим «искусством», а то мне еще и за травмированную психику сестры нести ответственность придется. Со всеми вытекающими.

Я восседаю на своей ложе с пришибленным видом и глазами, оставленными на ящике письменного стола. Да, думаю я именно об этом, что уж скрывать. И то, что я еще не штурмую эту заслону из смолы и опилок — это чисто формальное сопротивление со своей совестью.