– Искусственная хромосома обладает способностью не только внедрять, но и стабильно удерживать оздоровляющий ген. Искусственные центромеры…

Ведущая поспешила прервать очередную порцию тезисов:

– К сожалению, на этом придется закончить вашу лекцию, профессор, так как сейчас мы увидим кое-кого, кто хотел бы выразить вам особую благодарность. У нас прямое включение.

Ведущая обернулась к большому телеэкрану. В кадре появилась больничная палата, молодая мать, вся в слезах от счастья, и гордый отец с новорожденным младенцем на руках. Родители горячо поблагодарили профессора Розена за то, что он вылечил их мальчика и прелестный малыш родился совершенно здоровым. Профессора, однако, происходящее не привело в восторг, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он отнюдь не упивался славой, и этим вызвал у меня симпатию.

– Значит, вы поверили профессору Розену? – спрашивает мистер Райт.

Своими впечатлениями он не делится, хотя, безусловно, тоже видел профессора во время массированной информационной кампании.

– Да. Во всех телеинтервью профессор Розен выглядел преданным служителем науки, полностью лишенным тщеславия. Он держался очень скованно; дифирамбы, льющиеся со всех сторон, вызывали у него лишь смущение и досаду.

Мистеру Райту я этого не говорю, но профессор чем-то напомнил мне мистера Норманса (он ведь и у тебя вел математику?). Учитель был человеком добросердечным, но глупость учениц неизменно повергала его в замешательство, и он сыпал уравнениями, как автоматными очередями.

По логике, неумение профессора Розена работать на публику, очки в проволочной оправе и сходство с пожилым учителем вряд ли можно назвать убедительными аргументами в пользу безопасности экспериментального лечения. Скорее, они послужили тем внутренним толчком, который требовался мне, чтобы преодолеть страхи.

– Тесс рассказывала вам, в чем заключалась процедура и что происходило потом?

– Нет, просто сказала, что ей сделали укол и теперь нужно только ждать.

Ты позвонила мне глубокой ночью – то ли забыла о разнице во времени, то ли сочла ее несущественной. На звонок ответил Тодд. Он передал трубку мне, недовольно бурча: «Боже милостивый, половина пятого утра!»

– Сработало, Би. Он здоров.

Я расплакалась. Плакала не стесняясь – всхлипывала, размазывала по лицу слезы радости. Я страшно переживала – нет, не за ребенка, а за тебя, за то, как ты будешь любить и растить малыша, больного муковисцидозом. Тодд испуганно посмотрел на меня.

– Черт побери, это же прекрасно!

Не знаю, что удивило его больше – мои слезы или ругательство.

– Я мечтаю назвать сына Ксавье. Если, конечно, мама не будет против.

Помню, Лео очень гордился своим вторым именем и всегда хотел, чтобы его называли Ксавье.

– Лео сказал бы, что это круто, – грустно улыбнулась я. Как печальна смерть в том возрасте, когда среди сверстников принято говорить «это круто».

– Да, он бы так и сказал…

Секретарь мистера Райта, крупная женщина средних лет, приносит минеральную воду, и я вдруг ощущаю сильную жажду. До капли осушив содержимое хлипкого бумажного стаканчика, ловлю на себе неодобрительный взгляд секретарши. Когда она забирает у меня пустой стаканчик, я замечаю на внутренней стороне ее ладони рыжие пятна. Должно быть, вчера она пользовалась автозагаром. Трогательно, что эта грузная дама сделала попытку прихорошиться к весне. Я улыбаюсь ей, однако она не смотрит в мою сторону. Ее взор устремлен на мистера Райта, и в этом взоре я читаю любовь. Ради него она покрывала искусственным загаром руки и лицо, о нем думала, когда покупала платье.

Мистер Райт прерывает мое мысленное сплетничанье:

– Таким образом, вы полагали, что беременность протекает нормально и с ребенком все в порядке?

– Да, я думала, что все хорошо. Меня волновало только то, как Тесс справится с ролью матери-одиночки. Тогда я серьезно переживала по этому поводу.

Мисс Пылкая Любовь удаляется, так и не удостоившись внимания босса. Мистер Райт смотрит на меня. Представив себя на месте секретарши, я украдкой бросаю взгляд на его пальцы: обручального кольца нет. Да, я опять отвлекаюсь; мой разум не хочет продолжения. Ты знаешь, что произойдет дальше. Прости.

Долю секунды дверной звонок был частью моего ярко-красного сна. Потом я побежала открывать, уверенная, что за дверью стоишь ты. Сержант Финборо мгновенно понял, что я ждала совсем не его. На лице детектива отразилось одновременно смущение и жалость. Догадавшись, о чем я подумаю в следующее мгновение, он поспешил успокоить:

– Нет-нет, Беатрис, ее пока не нашли.

Он вошел в гостиную. Из-за его спины показалась констебль Вернон.

– Эмилио Коди посмотрел вчерашнюю реконструкцию, – сообщил сержант Финборо, усевшись на твой диван. – Тесс уже родила.

Как так? Ты обязательно сообщила бы мне эту новость!

– Наверное, это какая-то ошибка…

– В больнице Святой Анны подтвердили, что в прошлый четверг приняли у Тесс роды. В тот же день она выписалась. – Детектив сделал паузу, а затем с должной скорбью в голосе швырнул следующую гранату: – Ребенок родился мертвым.

Мертворожденный. Умерший еще до появления на свет. Покойный. Мне всегда казалось, что это слово звучит умиротворяюще. Покойный – не нарушающий покоя, тихий, кроткий. Покойные воды. Покойно будь, о сердце ретивое. Покойной ночи… Теперь я понимаю, что этому слову отчаянно не хватает жизни. Жестокий эвфемизм, безжалостно обнажающий тот самый факт, который призван завуалировать. А ведь тогда я даже не думала о твоем малыше. Прокручивала в голове одну-единственную мысль: это случилось неделю назад, а ты не подала никакой весточки.

– Мы опросили сотрудников психиатрического отделения больницы Святой Анны, – продолжил сержант Финборо. – Тесс автоматически перевели в психиатрию в связи со смертью ребенка. Лечащего врача зовут доктор Николс. Я дозвонился ему домой, и он сказал, что у Тесс послеродовая депрессия.

Новости ударной шрапнелью разрывали наши с тобой отношения. Ты не сообщила о смерти ребенка. Страдая от депрессии, не обратилась ко мне за помощью. Я знала всех твоих друзей, знала, над каким полотном ты работаешь, какую книгу читаешь, знала даже кличку твоей кошки (на следующий день я вспомнила – Запеканка). Твоя жизнь всегда была известна мне до мельчайших подробностей, но я не знала главных вещей. Я не знала тебя.

Выходит, дьявол все-таки предложил мне сделку. Я должна смириться с тем, что мы с тобой – почти чужие люди, а взамен полиция выяснит, что тебя никто не похищал. Ты не убита. Ты жива. Я не раздумывая приняла условия сделки.

– Опасения по поводу здоровья вашей сестры остаются, – произнес сержант Финборо, – однако у нас нет оснований считать, что к делу причастны третьи лица.

Я сделала короткую паузу – ради соблюдения формальностей, дабы разобрать мелкий шрифт договора.

– А как же тот человек, что донимал Тесс по телефону?

– Доктор Николс считает эти звонки плодом воображения Тесс, следствием нестабильного психического состояния.

– А разбитое окно? Пол в спальне был усеян осколками.

– Мы изучили это обстоятельство, когда домовладелец заявил о пропаже вашей сестры. В ночь на вторник хулиганы разбили стекла в пяти машинах, припаркованных на улице. Должно быть, кирпич влетел и в окно Тесс.

Волна облегчения расслабила мои натянутые нервы. Страх ушел, а вместо него навалилась чудовищная усталость.

Проводив полицейских, я пошла к Эмиасу.

– Вы знали, что ее ребенок умер? – напрямую спросила я. – Потому и посоветовали мне выбросить одежки?

Старик печально посмотрел на меня:

– Мне очень жаль. Я думал, вы тоже знаете.