В Академии, да и в Петербурге Левицкий и Рокотов будто меняются местами. Время наибольшего успеха Рокотова при дворе — рубеж 50–60-х годов. Был ли Рокотов тесно связан именно с Шуваловым? Несомненно, такая связь существовала. В 50-х годах Рокотов пишет и самого фаворита, и считавшегося его двоюродным братом А. И. Шувалова, и Мавру Егоровну Шувалову-Шевелеву, ближайшую приятельницу Елизаветы Петровны, изображает он и интерьер кабинета фаворита. Тем не менее дворцовый переворот на первое время не оставляет мастера без заказов. Рокотов успевает написать и новую императрицу и все ее окружение — братьев Григория и Ивана Орловых, Куракиных, мальчика Павла, его воспитателя Семена Порошина, Голенищева-Кутузова, наконец, освобожденного от сурового приговора и ссылки А. П. Бестужева-Рюмина (с оригинала Боке), которому Екатерина старалась компенсировать последствия его преждевременного желания увидеть ее на престоле. Поток придворных заказов Рокотову прерывается неожиданно в середине 60-х годов и больше не восстанавливается.
Уже портрет Василия Майкова 1765 года приходится на период начинающихся придирок академической администрации к художнику. Если в 1768 году Бецкой еще предлагает мастеру заказ на серию опекунов, то уже в следующем году продолжение заказа переходит в руки Левицкого. И вслед за первыми портретами серии, показанными на выставке 1770 года, Левицкий получает заказ на самый ответственный портрет — Прокофия Демидова, окончательно утверждающий те принципы, с которыми художник выступает в русском портретном искусстве.
…Дворцовый интерьер непонятного помещения — то ли открытая колоннада, то ли зал. За выступом огромных перехваченных вверху занавесом колонн перспектива Воспитательного дома. На переднем плане простой стул, стол с книгами и лейкой, опершись на которую стоит в небрежной позе стареющий мужчина. Помятое лицо с запавшими от исчезнувших зубов щеками, покрасневшими, чуть припухшими веками и насмешливо-проницательным взглядом маленьких темных глаз. О портрете Демидова принято говорить, что его нарочитая простота, «домашность» — свидетельство приближающегося сантиментализма с обязательным стремлением к естественности (колпак и халат), природе (лейка и цветы), некие овеществившиеся образы Ж.-Ж. Руссо. Но подобное решение осталось единственным в творчестве Левицкого, как единственным в своем роде был самый человек, которого Левицкий писал. Художник всегда связан с живой моделью и все, чем наделяет ее в портрете, видит и находит в ней самой.
«Русский чудак XVIII столетия» — такое название получит своеобразная монография, посвященная Прокофию Демидову одним из историков прошлого века. В XIX веке Прокофий Демидов становится неким символом своего времени со всеми его необъяснимыми чудачествами, бессмысленными фантазиями, желанием любой ценой отличаться от других, привлекать к себе всеобщее внимание. Он москвич, один из тех, о ком писал в 1771 году Екатерине Г. Г. Орлов: «Москва и так была сброд самовольных людей, но по крайней мере род некоего порядка сохраняла, а теперь все вышло из своего положения. Трудно завести в ней дисциплину полицейскую, так и пресечь развраты московских обывателей». На демидовский выезд сбегаются смотреть толпы. Ярко-оранжевая колымага, запряженная цугом: две маленькие лошади в корню, пара огромных посередине, пара крошечных впереди и при них два форейтора — гигант и карлик.
К тому же Демидов заводит невиданную моду. Вся прислуга, лошади и даже собаки носят у него очки, а мужская прислуга должна ходить одна нога в онуче и лапте, другая — в чулке и башмаке. Демидовский дом на Басманной — единственный в своем роде в Москве, от подвалов до крыши обшитый снаружи железом. В стенах его комнат скрывались маленькие органчики, повсюду были размещены серебряные фонтанчики с вином, под потолками висели клетки с заморскими птицами, кругом разгуливали на свободе обезьяны и даже орангутанги.
Но был и другой Прокофий Демидов, словно скрывшийся в тени бесчисленного множества ходивших о нем легенд. Демидов — благотворитель и меценат, не жалевший денег на Московский Воспитательный дом, ни на открытое на его средства так называемое Демидовское коммерческое училище. Демидов — способный ученый, видный биолог и зоолог. Он пишет любопытное основанное на тщательнейших многолетних наблюдениях исследование о пчелах и почти четверть века отдает созданию уникального гербария, который поступит впоследствии в Московский университет. Демидов умеет наблюдать, систематизировать наблюдения, делать выводы и только в общении с наукой сохраняет серьезность и собранность настоящего ученого.
Левицкий угадывает если не все, то многое в характере общепризнанного чудака. Домашний костюм, впрочем, достаточно модный и щеголеватый, как и аккуратно одетый колпак — дань странностям Демидова, но и его пренебрежению светскими условностями. Светская жизнь попросту не занимает прославленного мецената. Цветы и лейка — свидетельство увлечения ботаникой, которая Демидову явно дороже, чем ничего не значащее богатство интерьера. Демидов и здесь может позволить себе странности, так противоречившие общему строю парадного портрета семидесятых годов. Не эти ли странности сказались и на том, как долго Левицкий не может кончить портрета: заказанный Бецким в 1771 году, он доводится до конца только в 1773-м.
Скорее всего, сам Демидов относился к идее портрета достаточно безразлично. Заявив единожды, что никогда не выедет за пределы Москвы, он явно и здесь не нарушил своего слова и не побывал сам в Петербурге. Значит, Левицкому пришлось возвращаться в Москву и там изыскивать удобный момент для портретирования. При его методе работы это означало два-три сеанса живописи с натуры. Фигура и платье дописывались в мастерской, куда художнику присылался костюм, в котором заказчик хотел себя видеть. Портретисты одевали этот костюм на манекен, Левицкий же первым среди русских мастеров вводит новую практику — работу с живого натурщика, что позволяло сохранять в портрете ощущение живого тела. Великолепный рисовальщик, он располагает и дома богатейшим набором всех тех видов материалов, которые использовались в современных костюмах, чтобы иметь возможность дорабатывать каждое свое полотно и после возвращения владельцу его костюма.
1773 год — им помечены многие работы Левицкого. Художник загружен заказами, а при занятиях в Академии времени на них остается совсем немного. Я. Штелин пишет, как выглядела мастерская вошедшего в моду Рокотова — полсотни портретов, которые живописцу не под силу кончить самому. Но это очевидно для Я. Штелина, разбиравшегося в искусстве и технике живописи. Заказчики, как и последующие историки искусства, будут свято верить, что рокотовских портретов касалась только рука мастера и что заметно разнящееся решение фонов, второстепенных деталей — отражение менявшихся творческих задач самого Рокотова, а не приема, которым пользуются его помощники и подмастерья.
О частной мастерской Левицкого ни в эти, ни в последующие годы нет никаких свидетельств — молчание, которое нельзя отнести за счет недостаточной известности или недостаточной работоспособности мастера. Объяснение здесь будет другим — разница в круге заказчиков. Рокотов — модный портретист, широко принимавший заказы от обращавшейся к нему придворной знати. Он останется таким же и в Москве. Современники будут вспоминать об общеизвестной цене на его портреты и о возможности в любое время обратиться к художнику с заказом. В мастерскую Рокотова приезжали многие, и это было принято. Замкнутый по натуре Левицкий удовлетворяется заказами, которыми обеспечивает его в эти годы Бецкой и его непосредственное окружение. Художник трудно доступен для заказчиков со стороны и не ищет приобрести среди них популярность. В свою очередь Бецкой снова и снова возвращается к серии опекунов Московского Воспитательного дома. За портретом Демидова следует портрет Бецкого. Местонахождение его неизвестно, но трудно себе представить, чтобы портретист XVIII века мог почему-либо не выполнить порученной ему работы. Тем более что, по свидетельству документов, оригинал, с которого Левицкому предстояло выполнить свой вариант, был художником получен и находился в его мастерской.
