Тут купец устремил на Вадима такой взгляд, что Вершкову стало нехорошо: ничем не прикрытая (и ничем не объясняемая) ненависть коснулась его физически.

— Кто они, эти приблудные? — верещал купец, срывая голос. — Кто? Откуда? Говор у них странный! Я слыхал, слыхал — доходили разговоры! Что это за город такой — Санкт-Петербург? Нет такого города и никогда не было!

Вадим подался вперед и процитировал на память из Достоевского, сильно путаясь в словах, но сохраняя общий смысл:

— Мне сто раз среди этого тумана приходила странная, но назойливая греза: а как поднимется этот туман — не исчезнет ли вместе с ним этот гнилой, склизлый город, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы — медный всадник на жарко-скачущем коне?

— Что это? — ужаснулся дьяк, на миг приоткрыл глаза и тотчас снова укрыл их кожистыми сморщенными веками.

— Это — петербургский псалом, — не моргнув глазом проговорил Вершков. — На Москве сейчас как раз обсуждается архиереями. Точные сведения.

— Боже мой! — вздохнул простодушный стрелец, тот, что нашел белые косточки, и снова обмахнулся крестом.

Точно муху согнал, подумал Вадим. Впрочем, мелкий бес — он и есть муха.

Когда стрелец перекрестился, зверюга с цепью вздыбила шерсть и тихо зарычала. Из всех присутствующих внимание на это обратил только Вершков.

«Что это она, а? — мелькнуло у него. — Понимает, что ли?»

Для пробы Вадим осенил крестом самого зверя. Ну что, зверюга, что ты на это скажешь? На крест святой животворящий?!

Животное разинуло пасть в безмолвном крике, и из зияющей глотки повалил черный дым.

— Бесы! — не своим голосом завопил дьяк, а за ним и один из стрельцов. Они бросились бежать. Вершков и второй стрелец остались на месте точно громом пораженные.

А купец Гаврильчиков подскочил к зверю, нежно обхватил его за шею, зарылся лицом в густую, сальную шерсть и захохотал…

Когда-то, очень давно, Харузину попадалась в руки книжка, которая называлась «Ауто-да-фе». Кажется, она с незапамятных времен завалялась в доме — никто уже не помнил, при каких обстоятельствах она появилась. Может быть, бабушка в молодые годы брала у кого-нибудь почитать. А может, во время блокады кто-то из родни подобрал ее на улице возле разбомбленного дома и зачем-то принес к себе. Книжка поразила воображение маленького Сережи.

Вообще-то за чтением Сережи следили родители. Подсовывали ему, сообразуясь с возрастом, «Каштанку», «Карлссона», «Трех мушкетеров»… Чтобы не было разочарований. А то наслушается человек восторгов по поводу д’Артаньяна, возьмет в руки Дюма — впервые в возрасте тридцати лет — и его стошнит от скуки. Нет, все должно быть вовремя — таков основной принцип.

Не то чтобы мама запрещала Мопассана. Не то чтобы от Сереженьки что-то «скрывали» или отбирали у него те или иные книги. Например, «Властелина Колец» он получил от школьных друзей, и тут уж никто ничего поделать не смог — заболел семиклассник романом Толкиена и не вылечился, а напротив: сделался «лесным эльфом» и одно время мечтал вписать имя «Эльвэнильдо» в паспорт (к ужасу бабушки).

В общем, с какого-то момента чтение Сергея стало бесконтрольным.

Но книжку «Ауто-да-фе» с оторванной обложкой и отсутствием имени автора он прочитал еще в те годы, когда мама тщательно выбирала для него книги. В растрепанном томике с вываливающимися страницами — очень желтыми, без полей, обрезанными почти под самый текст, — было очарование полутайны. Там говорилось об ужасных вещах: о запретной любви, о предательстве, о страшной смерти.

И, что самое интересное, через некоторое время книжка пропала. Куда? Это осталось такой же загадкой, как и ее появление.

Спустя годы Харузин, конечно, начал отдавать себе отчет в том, насколько топорно было написано сие произведение. Вероятно, его создал какой-нибудь голодный писатель, которого вызвал к себе нарком Луначарский и сказал: «Товарищ такой-то! Я знаю, у вас семья и больная мать к тому же. Ваши стихи про цветочки и гимназисток в белых фартучках никому на фиг не нужны. Пролетариату требуются другие книги. Просветительские. Напишите в увлекательной форме роман о том, как попы и инквизиция угнетали трудовой народ. Полезные сведения должны быть завернуты в интересный сюжет. Ваша книжка должна быть понятна вашему будущему читателю и вместе с тем обязана просвещать его. Справитесь? Я вам дам за это мешок картошки».

И голодный писатель, благословляя Луначарского, отправился к себе в нетопленную квартиру и там состряпал чудовищное блюдо из бумажных книжонок типа «Роберт-Дьявол», «Марко — благородный разбойник» (бульварное чтиво, продаваемое за пять коп. на рынке) и энциклопедической статьи из почтенного «Брокгауза».

И пролетариат с удовольствием употребил это блюдо.

А писатель спас свою семью…

Поэтому Харузин не переставал уважать книжку «Ауто-да-фе».

Содержание ее было таким. Жил-был человек (в средние века), он встретил девушку — крещеную еврейку — и полюбил ее. А она его — нет. Тогда он с горя пошел в инквизиторы, а она — в колдуньи. Чтобы завоевать сердце девушки (любовь по-прежнему мучила героя), находчивый инквизитор посадил ее в тюрьму и стал пытать. Но она по-прежнему его отвергала. Тогда он (пылая страстью) отправил ее на костер, где она и сгорела. Он тоже умер.

Длинные диалоги, в которых персонажи анализируют свои чувства, перемежались выписками из энциклопедии, которые носили откровенно справочный характер.

В детстве Харузин — доверчивый и сентиментальный, как и те пролетарии, которые покупали за 5 коп. «Роберта-Дьявола», — естественно, поливал слезами диалоги. Оказавшись в Севилье шестнадцатого века, в компании с взаправдашним инквизитором, он усилием воли оживил в памяти справочные фрагменты книжки.

В какой-то мере это помогло ему ориентироваться в ситуации. Никогда ведь не знаешь, какие сведения могут тебе понадобиться!

Соледад и ее воспитатель были отправлены в тюрьму. Это была так называемая «секретная» тюрьма инквизиционного трибунала; она размещалась в башне, одиноко стоящей посреди города — как напоминание о древней крепости, когда-то окружавшей центр Севильи. Харузин вместе с Флором и Натальей сопровождал Тенебрикуса и получил возможность зайти внутрь тюрьмы.

Обычно резкий переход от пыли, всепроникающего солнца и жары к прохладе и полумраку воспринимался как нечто благое, но только не здесь. Когда тяжелая, обитая железом дверь со скрежетом закрылась за вошедшими, по спине у Харузина пробежали отвратительные мурашки. Наталья сжала губы. Теперь она была важная дама — замужняя женщина и мать, но «темный эльф» все еще шевелился в ее памяти и время от времени давал о себе знать.

Тенебрикус неожиданно заговорил с ней.

Гвэрлум вздрогнула, когда тихий, вкрадчивый голос зазвучал прямо у нее в ухе:

— Ведь ты, госпожа, хорошо знаешь, что такое женщина, не боящаяся дьявола…

Гвэрлум чуть раздула ноздри.

— Может быть, — сказала она. — Что вы от меня хотите?

— Мы взяли тебя как человека сведущего, — сказал Тенебрикус. — Мы, мужчины, имеющие дело с колдуньями и еретичками, изучили все их хитрости и реакции. Но я — не просто инквизитор. Я не только разыскиваю виновных в преступлениях против Бога. Я должен уметь забраться в любую шкуру.

— Я должна помочь ему? — спросила Гвэрлум, обернувшись к мужу. И добавила с показным смирением: — Как благословите.

— Наташенька, это ведь очень опасное дело, — сказал Флор.

Наталья сперва не поняла, что он имеет в виду.

— Опасно — что? Опасно идти с господином Тенебрикусом и этими людьми? Мне отказаться?

Она вдруг поняла, что отказ был бы для нее предпочтительнее. Наигралась в эти игры, довольно! Хочется «покоя и воли».

Но прошлое — такая штука, вцепится и не отпустит. И как ни отлепляй его от себя, все равно какое-нибудь пятнышко да останется. Назвалась темным эльфом — полезай в кузов, да смотри, обратно не запросись!