Царь Иоанн Васильевич сиял в Российской земле — точно византийское самодержавие в дивной симфонии с православной Церковью воцарилось на земле Святой Руси. Победа над Казанью одержана — татары подчинены России. Прекрасная супруга царица Анастасия была добрым гением царя. Красивая и кроткая, она умела усмирять порывы ярости, которые время от времени накатывали на ее великого супруга. Мудрые советники, протопоп Сильвестр и боярин Адашев, подсказывали Иоанну, как поступать в трудных случаях, требующих особого рассуждения.

Алексей Федорович Адашев, не слишком знатный и не слишком богатый, был для царя другом — в прямом смысле этого слова. Как и государь, Адашев был сравнительно молод и обладал удивительной особенностью — он искал дружбы Иоанна не для личной выгоды. Поверить в это оказалось труднее всего, хотя ничто впоследствии не опровергло этого суждения.

Благоденствие страны продолжалось бы и впредь, если бы не ряд обстоятельств, и первое из них: дьявол имел союзника в самом сердце Иоанна. Ибо царь всегда втайне сомневался в искренности своих друзей и готов был прислушиваться к клеветам и наветам. Усугублялось это еще и тем, что братья царицы Анастасии, бояре Захарьины, не любили протопопа Сильвестра и очень не жаловали Адашева.

Странствуя по монастырям и щедро жертвуя им, царь Иван Васильевич повстречал в одном из них старого инока Вассиана Беския, давнего доброхота своего отца, и захотел с ним посоветоваться. «Как мне царствовать?» — ни больше ни меньше спросил молодой царь старого монаха. И тот дал совет, поддавшись своей старинной злобе к боярам: «Если хочешь быть самодержавцем, Иоанн, — сказал Вассиан, — то не бери себе ни одного советника мудрее себя».

И царь положил этот совет себе в сердце, чтобы впоследствии обратить его против Сильвестра с Адашевым.

«Бога бойся, царя чти», говорили в ту пору русские дворяне, не зная, какое окончание прилепит к этой поговорке гордое дворянство осьмнадцатого столетия: «…честь превыше всего». Своя честь!

В те времена русские дворяне не отделяли свою честь от чести тех, кого они боялись и чтили.

И потому, став из отрока юношей, отправился Севастьян Глебов служить царю — на Москву; а с ним поехал и верный его друг, оруженосец и товарищ, крестник его и ровесник — Иона. Некогда был Иона спутником скомороха Недельки; но после того, как Неделька погиб и беды посыпались на семейство Глебовых, многое переменилось в жизни мальчика. Из скоморошьего выкормыша, носившего языческое прозвище, сделался молодой воин по имени Иона. Может быть, не был Иона особенно храбр и большим умом он не отличался, зато был предан Севастьяну Глебову и обладал множеством мелких талантов и умений, необходимых «маленькому человечку», чтобы выжить в огромном и зачастую враждебном мире.

Ехали налегке, взяли только денег чуть и то оружие, которое было им посильно: меч да лук со стрелами; а у Ионы была еще праща.

— Плохое время, — рассуждал Севастьян по дороге, больше для самого себя, нежели для своего спутника, который беспечно вертел головой да слушал, как поют птицы, недавно вернувшиеся из теплых краев.

— Чем плохое? — лениво спросил Иона.

— Война возвращается.

— Немец всегда нам врагом был, — сказал Иона и зевнул. Не любил он рассуждать о политике. Какое его собачье дело — немцы? Ему бы приискать приличное место для ночлега, не то придется опять с молодым господином спать на земле.

Но немцы и война не шли из ума Севастьяна.

— Государь непременно желает воевать с ними, — говорил он, — и взял уже Дерпт и Нарву.

— Так и хорошо, что взял, — лениво тянул Иона.

С досады Севастьян даже остановил коня и хлопнул себя по бедру ладонью.

— Мы не успеем! Война закончится, и ни клочка славы воинской нам не видать… А Адашев говорит, что эта война и вовсе не нужна.

— Кто это — Адашев? — явил Иона полную неосведомленность в делах государства.

Севастьян хорошо знал его и потому не удивился, хотя любой другой мог бы решить, что Иона попросту притворяется и желает выставить собеседника дураком, заставив объяснять известные всем и каждому вещи.

— Алексей Федорович Адашев — советник и близкий друг государя… Впрочем, говорят, теперь государь с ним в ссоре…

— Удивительно, сколько ты всего знаешь о нашем государе, — вздохнул Иона, — живя в Новгороде и никуда оттуда не выезжая!

— Новгород — купеческая держава; если мы не будем следить за слухами и новостями, то погибнем, — твердо ответил Севастьян. И опять о немцах (будь они неладны): — Ну вот как, если Адашев прекратит войну!

— Один только государь волен начинать и прекращать войны, — убежденно сказал Иона и перекрестился. Ему нравилось креститься — он совсем недавно стал христианином и до сих пор воспринимал перемену своего состояния как некий праздник. Как будто теперь и он, Иона, — человек, а прежде был чем — то вроде неосмысленного зверя.

Говорит, что воевать следует с неверными и не ливонцев искоренять, а истинных врагов России и Христа…

— Так ливонцы же немцы и есть? — уточнил Иона. — Самые лютые латинники и, следовательно, враги наши испокон веку…

— Может, мы с тобой так и считаем, а вот Адашев говорит — мол, хоть они и не греческого исповедания, а все же христиане и для нас не опасны.

— Ага! «Не опасны», как же! — выговорил Иона, вспоминая разные приключения с ливонцами, в которые он попадал, живя в Новгороде. Разное случалось. И объединялись они с ливонцами, и враждовали — как судьба повернет. И всякий раз доказывали немецкие рыцари, что они очень и очень опасные люди. Таковым пальца в рот не клади. Да и серебряной ложки — тоже, перекусят и не заметят.

Мелькнул впереди огонек, и путники умолкли. Как по команде, оба разом пришпорили коней. Хотелось добраться до деревни, пока еще не настала ночь и люди не закрыли ворота и ставни.

Странным показалось, что огонек этот то ярче разгорался, то вот-вот грозил погаснуть. Как будто кто-то впереди них бежал с факелом.

— Не нравится мне этот огонь, — сказал вдруг Севастьян и остановил коня.

— Иона последовал его примеру. Оба прислушались. Кругом царила полная тишина. Слышно было, как в далеко в лесу поскрипывает старое дерево, да еще ветер то и дело пробегал по ветвям.

— Птицы смолкли, — пробормотал Иона. — Плохо дело.

— Просто вечер, — возразил Севастьян. Ему не хотелось поддаваться страху.

Однако крестник молча покачал головой. Нет, неладное творилось в вечернем лесу. Внезапно заржал и поднялся на дыбы конь Ионы. Неопытный наездник, ученик скомороха упал из седла. Брыкаясь и испуская паническое ржание, конь помчался вперед по дороге. Севастьян погнался за ним. Упустить лошадь не хотелось. Пешком они много не напутешествуют, а ехать вдвоем в одном седле, подобно рыцарям-тамплиерам, очень не хотелось. Все-таки Глебов, боярский сын, был достаточно богат, чтобы позволить себе конного оруженосца. И появляться на Москве так, чтобы над ним смеялись, он очень не хотел.

— Ай! Не оставляй меня! — закричал Иона, сидя на земле. У него болел ушибленный бок, но юноша не обращал на это никакого внимания — так силен был его страх. — Вернись, Севастьян! Мне здесь страшно!

Но Севастьян увлекся погоней и не слышал.

И снова настала тишина. На сей раз — мертвая. Брошенный Иона ежился на проселочной дороге. Еловые иголки впивались ему в ногу. Иона недовольно поморщился. Странно люди говорят: «Сосновый лес — умиление души, березовый — веселье человека». Хорошее веселье — для тех, кто ни разу не отведывал «березовой каши»! Что до «умиления», то никакого умиления с иголками в мягком месте быть не может. Исключено.

И тут неожиданно Иона понял, что кто-то внимательно смотрит на него из лесной чащи. Разглядывает и так, и эдак. Даже хмыкнул пару раз, вроде.

— Кто ты? — слабым голосом вопросил Иона. — Человек или зверь? Почему ты прячешься?