Порохового зелья у глебовского отряда почти не осталось, так что в определенном отношении и самый отряд, можно сказать, утратил смысл своего бытия. Сборище каторжников под командой неопытного дворянина для того и было предназначено, чтобы взорвать мину под стенами Феллина — а там хоть трава не расти, пусть хоть все до единого сложат буйные, никчемные свои головы.

Однако Глебов ухитрился сохранить больше двух третей отряда и вдобавок добиться от этих отпетых людей повиновения — если не любви. Поэтому они продолжали существовать.

Мстиславский призвал к себе Севастьяна вечером первого дня, когда Вайсенштайн, в окружении рыжего, пахнущего кровью болота, встал перед его воинством.

— Видишь? — спросил Севастьяна князь Иван. — Если бы нам эту дуру взять либо измором, а еще лучше — штурмом, то, считай, и на войну в Ливонию не зря ходили.

— Долго мы под этими стенами не просидим, — заметил Севастьян. Он наслаждался своей новой ролью опытного боевого командира, с которым советуется командующий. — Мне кажется, — добавил он, покраснев, так как сам себя уличил в бахвальстве, — что тут оголодаем да и сгинем в топях.

— Придется подбираться под стены, и копать, — сказал Мстиславский. — Как твои ребята, сдюжат еще раз?

— Я поговорю, — сдержанно ответил Севастьян.

— Ради тебя они в огонь пойдут, не то что в болота полезут, — убежденно произнес Мстиславский и потрепал молодого человека по плечу.

Севастьян понял, что князь нарочно ему льстит. Дернул плечом недовольно.

— Я поговорю с моими людьми, — повторил он, — если удастся убедить их — все сделаем. Если струсят — что ж, труса можно страхом смерти в болота загнать, да только он там и потонет. Ничего другого не сможет.

Мстиславский нахмурился.

— Может, ты и прав, Глебов, — сказал он. — Но было бы гораздо лучше, если бы ты их все-таки уговорил.

Севастьян кивнул и молча ушел. На душе у него было нехорошо, как будто он только что совершил предательство.

— Не было никакого предательства! — горячо ему Иона, когда господин Глебов поделился с ним этими соображениями. И добавил, вдруг сделавшись очень осторожным: — Пока не было.

— И не будет, — хмуро заявил Севастьян. — Еще не хватало, чтобы я своих людей бросил на смерть ради славы князя Мстиславского.

— Светлый князь Мстиславский хочет взять Вайсенштейн и оттуда с большими силами и припасами двинуться на Ревель, — возразил Иона. — Его цели вполне достойны… Впрочем, — он вдруг испугался, — что я, в самом деле, о княжеских помыслах судить вознамерился! Тебе решать, Севастьян. Если решишься, мы с тобой хоть кого убедим.

И Севастьян решился.

— Ребята, — заговорил он у костра и добавил слово, с которым новгородский торговый человек обращается к равному себе: — Товарищи… Все мы клейменые, не так, так иначе. Вам, наверное, неизвестно, но отец мой в Новгороде был богат и известен, а погиб по навету злых людей — был казнен как фальшивомонетчик. И мать моя умерла под пытками, а нас с сестрой пощадили — сослали в монастыри да тюрьмы. И хоть был потом мой отец полностью оправдан и имение ему возвратили, а пятно подозрения на мне осталось. Поэтому мне и поручили командовать вами…

Повисло молчание. О многом думали эти люди с изуродованными телами и изувеченными судьбами. Кивали клеймеными лбами, как бы отвечая собственным мыслям.

Потом заговорили все разом:

— Что же ты нам, батюшка, прежде об этом не говорил!

— Мы бы тебя как родного!

— От скольких бед вместе избавились!

— Мы-то сразу поняли, что ты из наших!

— Меня тоже по ложному приговору судили!..

— Ясно, почему ты до наших сердец ключик нашел!

— Свой свояка видит издалека!..

— Ну, тихо вы! — прикрикнул Иона строгим тоном. — Какой вам «свояк» мой боярин? Нашли своего, каторжные морды!

Все почему-то рассмеялись, и напряжение сразу спало.

Севастьян тоже хмыкнул.

— Ладно, это все дело прошлое. Князь Мстиславский хочет брать Вайсенштейн. Спрашивает, сумеем ли мы сделать новый подкоп? Подбираться к крепости трудно — местность ровная, как блюдо, видно издалека. Половину из нас перебьют из пищалей и луков, это уж как пить дать. Да и утонуть тут тоже дело нехитрое, болота непроходимые, гиблые.

— Верно говоришь, — подтвердили некоторые.

— Ревель возьмут и без нас, — продолжал Севастьян. — А не возьмут — на все Божья воля. Адашев Алексий, страдалец, правильно говорил: для чего нам уничтожать Ливонию? Нам с басурманами воевать надо да ереси в своей земле искоренять, а ливонские рыцари — христиане, как и мы, без малого наши братья. Орден почти умер. Мы с Ионой видели, как везут на казнь ландмаршала Беля — достойный был человек, упокой Господи его душу…

Он помолчал, помолился про себя. Его не торопили, не перебивали.

— Я так думаю, — снова заговорил Севастьян Глебов, оглядывая своих людей одного за другим, — помочь светлейшему князю Мстиславскому мы поможем. Но главная наша задача будет — в живых остаться. Падет замок — хорошо. Не падет — Бог с ним!

— Потери среди нас большие будут, — подал голос Лука Лукич. — Не обойтись без крови. Они вон как издалека нас всех обстрелять могут, ливонцы-то! Пока подбираемся к ним — многих потеряем…

— Я не могу взять всех на Москву, — продолжал Глебов. — Я уж и так, и эдак в голове вертел, братцы… Многие из вас осуждены и прощения в любом случае не получат, даже если и было оно обещано. Не хочу дурно говорить о начальниках наших, но… Вас на смерть отправили. Давайте так решим. Для начала выберем — кто уйдет на Запад, а кто, если Господь в живых оставит, все-таки вернется на Русь. Покажись, кто уверен в том, что на Москве ждет его казнь лютая или тюрьма вечная?

Больше десятка человек подняли руки. Только семь или восемь оставались довольно спокойными. Глебов кивнул, как будто ничего другого он увидеть не ожидал.

— Так я и думал. Кого смогу — отпущу под тем предлогом, что убит. Уходите за Ревель и дальше, ищите себе новой судьбы.

— Нам нигде теперь жизни не будет, — сказал здоровяк Медведь.

— В Англии очень нужны моряки, — вспомнил Иона. — У господина Флора там друзья остались… Вот бы им письмо написать, чтобы они, значит, наших-то ребят к себе взяли…

Поднялся дружный крик радости. Люди не верили в собственное избавление. Кто-то плакал, кто-то целовал Севастьяну плечи.

— Пустите, черти, — отбивался Глебов, — я ведь еще ничего не решил. Я ведь еще письма не написал… Да вас еще в Англии никто не принял, чему радуетесь?

Но его не слушали.

Чему они так обрадовались? — хмурился Мстиславский, который слышал шум, поднявшийся у глебовского костра. — Что он им пообещал? Царство Небесное в ближайшие дни и по сходной цене? Или славу на Москве, со звоном колоколов и царской милостью? Знать бы…

Конечно, князь Иван Мстиславский даже не догадывался о том, какой план состряпали хитроумные каторжане и их молодой командир.

Несколько дней осады протекли довольно скучно. Из замка иногда постреливали. Ядра падали в ржавую воду и поднимали вонь и тучи отвратительных брызг. В ответ из русского лагеря тоже пускали снаряды. Один или два взорвались под самыми стенами, но тоже без толку, только булыжники немного поцарапало.

Мстиславский велел собирать порох, чтобы команде Глебова было чем взрывать стены. Солдаты в лесу уже валили тонкие сосенки, чтобы настилать гати — иначе к стенам было не подобраться с той стороны, где засело русское воинство.

Между тем съестные припасы заканчивались, и в войске царило мрачное настроение. Некоторые умельцы ловили белок и ставили силки на птицу, но накормить всех голодных едоков было невозможно.

Постепенно дорога к стенам замка росла. Готовились осадные лестницы, вязались из прутьев укрытия — чтобы защищать головы штурмующих хотя бы немного от льющегося сверху кипятка, смолы или летящих камней. Понятно, что от ядер такой щит не укроет, но все-таки с «крышей» над головой хоть чуть спокойнее.

Под покровом ночи, привязав к спине эти щиты, подобрались к стенам замка Вайсенштейн глебовские голодранцы.