«Святая Анна», корабль Флора, вышел из гавани и скоро Новгород с его церквями, белокаменным кремлем и богатыми купеческими домами остался позади. «Святая Анна» везла в Лондон, одному давнему другу и партнеру Флора по торговым операциям, большую партию товара, преимущественно мехов. Только несколько человек на борту знали об истинной цели экспедиции: сам Флор, Сергей Харузин и пассажир, странный молчаливый человек, похожий на латинского священника.

Он предпочитал не показываться лишний раз на палубе и почти все время проводил в каюте — за чтением или разговорами. О чем были беседы Тенебрикуса с Флором и Харузиным — никто не знал. Да и Допытываться, честно сказать, желания не возникало. Тенебрикус пугал даже самых отважных из русских моряков. Если бы угроза или страх могли иметь человеческое лицо, они напоминали бы посланца Ордена Святой Марии Белого Меча — так, должно быть, полагали все, кто находился на борту «Святой Анны». Тенебрикус почти не ел. Во всяком случае, он был очень скромен и умерен — как в пище и питье, так и в любых других требованиях.

Флор, надо признать, не слишком охотно общался со своим пассажиром. При всем бесстрашии Флора, при том, что Флор и сам мог считаться человеком жутковатым — одно только его происхождение от разбойника Опары Кубаря вкупе с братом-близнецом чего стоило! — все же Флор Олсуфьич, женатый мужчина, отец, судовладелец не слишком жаловал странного, зловещего типа — Тенебрикуса.

У Тенебрикуса, казалось, не было ни прошлого, ни будущего. Он был равнодушен к своей плоти, к своей жизни. Он жил только поставленной перед собой целью. В данном случае — уничтожить «Стеганографию» и «Монас Иероглифику», книги Джона Ди. А заодно — завладеть кристаллом и уничтожить и его.

Больше — ничего.

К тому же управление кораблем отнимало немало времени. Поэтому Флор редко участвовал в беседах. Зато Харузин, напротив, как будто задался целью выкачать из члена Ордена Белого Меча как можно больше информации. Его интересовало решительно все. Чем отличается Орден от инквизиции? Нет ли вероятности, что Орден допустит непростительную ошибку?

— Какую, к примеру? — спросил Тенебрикус, улыбаясь одними уголками рта.

— Например, уничтожит книгу, которую уничтожать не следовало, — предположил Харузин. — Что тогда?

— Если существование подобной книги угодно Господу, то она будет написана снова, — спокойно возразил Тенебрикус.

— Как-то это все отдает магометанским фатализмом, — заметил Харузин. — Я слышал, как погибла Александрийская библиотека. Когда арабы взяли Александрию, их предводитель… как там его звали… велел сжечь все имеющиеся там книги. Он сказал: «Если они содержат в себе то же, что и Коран, то они не нужны, ибо Коран уже существует. А если они противоречат Корану, то тем более их надлежит уничтожить».

— Забавное замечание, — фыркнул Тенебрикус. — И, что самое смешное, оно, в принципе, верное.

— Но Александрийская библиотека была настоящим кладом! — возразил Харузин горячо.

— Все, что человечеству пригодилось, каким-то образом уцелело, — сказал Тенебрикус. — Тебе не приходило это в голову? Ну, сгорели какие-то математические трактаты… Однако все основные законы математики так или иначе были открыты и сформулированы.

— Но это отбросило людей на столетия назад! — сказал Харузин лукаво. Сам он, в принципе, был согласен с Тенебрикусом, но всегда хочется испытать теорию на прочность, предлагая то одно, то другое возражение.

— Ничего подобного… Все важнейшие этические законы были либо сформулированы людьми самостоятельно и представляли собой достижения человеческого интеллекта, либо были даны народу как Откровение, — сказал Тенебрикус. — И никакой прогресс в данной сфере невозможен.

— Почему? — прищурился Харузин.

— Потому что эти законы не должны изменяться. Потому что развитие закона «не убий» приводит к появлению закона «убей не такого, как мы». А это — этическая катастрофа.

— И вы следуете этим законам?

— Кто это — «вы»? — прищурился Тенебрикус под капюшоном.

— Ну, члены Ордена…

Тенебрикус приблизил свое жуткое лицо к самым глазам собеседника, и Сергей близко-близко увидел все его морщины, пятна ожогов, шелушащуюся кожу вокруг глаз и крохотные гнойнички у основания ресниц.

— Мы — тем более, — тихо прошептал Тенебрикус. — Запомни это. Мы — тем более. Мы следуем только этим заповедям и ничему другому. Нам случается взять на себя грех убийства. Но те, кого мы убиваем, погибают не потому, что они — не такие, как мы. Напротив, мы хорошо отдаем себе отчет в том, что они — такие же, как мы. Их смерть — лишь мера предосторожности.

— Я понял, — сказал Харузин.

— Недавно погиб один очень неплохой молодой англичанин, — продолжал Тенебрикус. — И я не переставал оплакивать его участь. Но он впутал себя в слишком сложные дела. Он слишком многое узнал и чересчур активно участвовал в событиях, которым лучше бы не развиваться… Поэтому он был убит. На дороге между Москвой и Стокгольмом, ближе к Новгороду.

— Кто он? — спросил Харузин.

— Это имеет самое непосредственное отношение к нашей задаче. Он вез письмо для Эрика Вазы, короля Швеции. Эрик, как и Иоанн, не прочь заполучить к себе Джона Ди и воспользоваться его умениями и знаниями. Теперь, когда Ди вот-вот овладеет тайной кристалла, это становится по-настоящему опасным.

— Ваза… — протянул Сергей и вдруг рассмеялся. Несмотря на всю серьезность момента, одна забавная вещь пришла ему в голову. Может быть, это произошло потому, что человек не может постоянно оставаться серьезным, в осознании важности и историчности порученной ему миссии.

Тенебрикус удивленно поднял брови.

— Ничего, — махнул рукой Сергей.

Вечером, в разговоре с Натальей, он вспомнил этот эпизод.

— Я вдруг сообразил, откуда взялось название «Вазастан», — пояснил он. — Помнишь Карлсона? «Малютка Привидение из Вазастана»? Это район Стокгольма, названный по имени династии Ваза. Мы живем как раз во времена становления этой династии… Эрик — один из претендентов на руку Елизаветы.

— Помнится, Иван Грозный тоже хотел, — наморщила лоб Наталья. — Но это, кажется, произошло гораздо позднее. Точнее, произойдет.

— Забавно… — Сергей улыбнулся.

— Ты знаешь, Эльвэнильдо, я во всем происходящем забавного нахожу чрезвычайно мало, — авторитарно отрезала Наталья.

Она тоже редко показывалась на палубе. Женщина на корабле традиционно считалась дурной приметой. Настолько дурной (и настолько традиционно), что даже сама королева Елизавета, лучшая подруга всех английских моряков и корсаров, не рисковала подниматься на борт.

Но коль скоро Наталья Флорова решилась сопровождать мужа в его опасной поездке, терпеть женское присутствие на корабле приходится. Наташа и сама понимала, что ей лучше не мозолить глаза морякам. Она сидела в каюте, время от времени удостаиваясь беседы своих спутников.

Флор проводил с ней по нескольку часов в день, но в эти часы он преимущественно спал.

Харузин иногда зазывал ее в каюту к пассажиру — побеседовать на интересные темы, но Наташа следовала этим приглашениям неохотно. Тенебрикус вызывал у нее дрожь ужаса. Поэтому она довольствовалась краткими пересказами и основными сюжетами этих разговоров.

— Цель оправдывает средство, — подытожила Наташа. — Нас втянули в очень грязную историю. Дело даже не в том, что они замочили какого-то английского интригана, который шпионил как на Ивана Грозного, так и на Эрика Вазу… Вообще от всего этого дурно пахнет.

— В Европе будет пахнуть еще более дурно, если мы не остановим Джона Ди с его кристаллом, — вздохнул Харузин.

Наташа с досадой посмотрела на своего «побратима». Он разительно изменился по сравнению с прошлым. Можно подумать, кто-то промыл лесному эльфу мозги. Если, конечно, такое возможно.

— Давай тряхнем стариной! — предложила вдруг Наталья. — Помнишь, как когда-то…

Когда-то. Много разного случалось когда-то. Первые ролевые игры, когда ребята выезжали в лес, облачаясь в самодельные костюмы, наскоро сшитые из скатертей и занавесок. Плащ на веревочках, женские колготки и рубаха навыпуск, солдатский ремень, самодельный лук… И фотографии от тех лет остались размытые, некачественные. Тогда у всех были дешевые фотоаппараты-«мыльницы», пластмассовые, с пластиковым объективом. Сквозь дымку можно разглядеть неправдоподобно молодые лица, невероятное сияние счастья в глазах — наконец-то вырвались из душных объятий города, наконец-то они в лесу, среди своих, в странном, наполовину воображаемом мире… Как хорошо, как весело! И песни тогда рождались — может быть, не такие затейливые и философские, может быть, не настолько совершенные поэтически (как это начало происходить позднее, когда к ролевому делу подключились профессионалы и когда любители начали стремительно профессионализироваться)… Да, может быть, все было тогда не слишком качественно. Но в том и заключалась прелесть всей этой самодеятельности, что она была искренней и незатейливой. В ней имелось то, что потом начало катастрофически исчезать. Душевность.