Затем подоспели остальные тевтоны — только один из них погиб, упав на копья эзельцев. Подъем на вал был очень труден, ибо гора была высока и вся обледенела, а каменная стена смерзлась, как льдина, и не во что было упереться ногой. И все же, одни по лестницам, другие — цепляясь за веревки, поднимались и поднимались! И тот первый воин, единственный из всех, видел, как Ангелы поддерживают штурмующих, как закрывают их крыльями от летящих стрел, как подставляют ладони под ступни воинов, чтобы те не упали с лестниц.
И вот крепость взята.
Крик торжества христиан!
Рыдания и вой у гибнущих язычников!
Нет пощады теперь язычникам Эзеля,
Смерть ожидает одних, плен и неволя других…
— так поется в одной старой песне…
Ливы и лэтты — вспомогательные отряды — обошли замок кругом и никому из язычников не дали убежать. Прямо среди дымящихся развалин стояли рыцари в разорванных, окровавленных одеждах и со слезами радости пели хвалу Господу — Тому, Кто всегда защищал Давида от филистимлян, а ныне спас своих, даровав им победу над врагами.
Взяв город, христиане захватили имущество и дорогие вещи, угнали коней и скот, а прочее сожгли. Замок эзельцев пожрал огонь вместе с их злыми божествами!
Второй замок находился в самой середине Эзеля. Он назывался Вальдия. Это был самый крепкий из эзельских городов, и там христианское войско остановилось, готовясь к новой осаде и новому штурму. Однако вальдийцы знали о том, какая судьба постигла Монэ. Убоявшись Бога христиан, они стали просить мира и смиренно сдались. Стоя перед епископом на коленях, они просили дать им таинство святого крещения.
Тогда радость охватила христиан, они запели хвалу Господу и дали мир народу, взяв в заложники сыновей у лучших людей Вальдии. Некогда были вальдийцы сыновьями гордости, а ныне стали они сыновьями послушания. Волки стали агнцами, гонители — братьями. Посреди замка освятили источник и, наполнив бочку, крестили сначала старейших и лучших, а за ними — и остальных. И сделалась большая давка. Мужчины, женщины, дети кричали: «Скорее меня окрести!» И так было с утра до вечера, так что священники обессилели от трудов крещения. И все радовались и надеялись, что этот труд зачтется им во отпущение грехов.
А затем эзельцы вернули свободу пленным шведам.
Знаете, как поется в одной старинной песне:
Тело омыто водой, лица омыты слезой,
Смолкли и плачи, и стон, слышен церковный звон,
Эзель, средь моря стоящий, Ригой крещен.
Воды крещения смыли порок, лжебогов и коварство,
Вышнюю радость дают и Небесное Царство.
Так это будет звучать в переводе на ваш язык — на нашем это поется куда благозвучнее… Потому что Тарапита с прочими языческими богами был низвергнут, и жители Вальдии разошлись по всему острову, проповедуя Христа и преподавая своему народу благодать крещения. И плакали все от радости, потому что водою возрождения столько тысяч людей родили для Господа как детей духовных и возлюбленную невесту Богу из язычества. Что не под силу оказалось королям, то быстро и кротко совершила к славе Своего имени Пресвятая дева руками рабов Своих — рижан.
Господи! Каждый год наших хроник в те времена заканчивался традиционным латинским двустишием:
С нами всегда и победа и слава.
Господу — слава и честь, Богу на Небе хвала.
Так было…
Когда же мы отступили от Бога, ниспровергли уставы истинной веры и приняли новую, изобретенную умом человеческим в угодность страстям…
Голос рассказчика пресекся, и вдруг Филипп Бель разрыдался. Ему предстояло заговорить об истинным позором ливонского рыцарства. Когда на западе «прозябла» (как выражаются русские, то есть — проросла, как колос из семени) ересь Мартина Лютера, некоторые ливонские рыцари начали обращаться в протестантизм.
А протестантизм был религией человекоугоднической — несмотря на постоянное цитирование Библии и внешний аскетизм некоторых его последователей.
Протестантизм мыслился Лютером как улучшенное христианство. Конечно, он искренне пытался улучшить религиозную ситуацию в Европе, где церковная верхушка довольно сильно дискредитировала себя. Однако вместо церковной структуры протестанты начали «улучшать» само христианство. И появились многочисленные секты, и каждая пыталась насаждать христианство в том виде, как его понимает каждый отдельный человек.
Центральным догматом протестантизма является «оправдание верой». Согласно их учению, достаточно одной только веры во Христа, чтобы спастись, поскольку совершать по — настоящему добрые дела человек — в его современном, падшем состоянии — не может. Таким образом протестанты верят, что они все уже спасены искупительной жертвой Христа. Здесь существует серьезное искажение христианского учения, поскольку в Апостольских посланиях разъясняется, что вера без дел — мертва.
Особенно ярко воплощали последний постулат католики. Их вера всегда была деятельной, недаром католицизм символизируется апостолом Петром — тем, кто обнажил меч во время ареста Христа.
Протестанты же отвергали «меч Петра», равно как и «созерцательность Иоанна» — символ восточного греческого христианства.
Они считали себя уже спасенными.
А коль скоро они уже спасены, то и работать над делом своего спасения не обязаны. И что же остается делать отдельному человеку на земле? Только одно — заниматься завершением творения мира, самореализовываться, самоутверждаться. Таким образом, «спасение» протестантов достигается не «посредничеством» Церкви, не молитвами священнослужителей, не сверхдолжными делами и заслугами святых, а исключительно личной верой — в собственное спасение. Праздность протестантизмом осуждается… равно как осуждается и бедность. Человек должен трудиться, копить богатство и добиваться делового успеха. Он не должен быть расточительным и носить богатые одежды, но в кубышке обязан держать немалые суммы.
И некоторые ливонцы поддавались этой соблазнительной идеологии. А что? Разве устав не позволяет заниматься торговыми операциями? Но если в прежние времена денежные дела оставались на втором плане, всегда затененные делами распространения света Христовой веры и военными победами, то теперь деньги вышли вперед и заняли совершенно неподобающее им место.
И сейчас плененный русскими последний ландмаршал ордена, не скрываясь, страдал и говорил, говорил — как будто исповедовался за весь свой орден. Впрочем, так оно и было — потому что нет лучшего собеседника, чем достойный уважения враг.
— Мы приняли веру, изобретенную человеческим умом в угоду страстям! Мы забыли чистоту нравов и необузданно устремились на широкий путь разврата! Вот когда Господь предал наш орден в ваши руки. Наши города и замки, наши твердыни и палаты, наши дворы и сады, созданные нашими предками, — все это досталось вам. Но что я говорю о вас, о русских! Вы по крайней мере брали добычу честным мечом, в бою. А поляки — те даже меча не обнажали, а забирали наше, лукаво обещая нам дружбу и защиту от вас. Вот их дружба… Я стою перед вами в узах, и милое отечество мое погибает! Нет, не думайте, что вы доблестью победили нас! Нет, это Сам Бог казнит нас, грешников!
И он разрыдался, как ребенок, больше не в силах сдерживать слезы.
— Я благодарю Всевышнего, — с трудом выговорил Филипп, — хоть я и в оковах! Сладко умереть за Отечество!
Адашев не выдержал и вышел из комнаты. Даже Мстиславский и Шуйский были растроганы, а Курбский кусал губы и думал, думал о своем… Слишком многое поведал пленник, сам, возможно, того не зная. Поляки, несмотря на свое обещание защищать ливонский орден от русского вторжения, намеревались сами захватить эти земли. Что ж, возможно, у ордена не оставалось ни одного шанса. Но прежде чем столкнуться с поляками лицом к лицу, предстояло взять Феллин.
