— В школе. Я устал, мама…
— Не ври! — Мама едва сдерживается. — Я нашла твою сумку на кухне, за шкафом!
Я молчу, у меня, правда, нет сил даже отвечать. А мама с непроницаемым видом сидит в кресле, напоминая ссыльного Суворова в Кончанском, и продолжает:
— Скажи мне, о чем ты думаешь? Куда ты себя готовишь?
— Мама, я не понимаю…
— Я вижу, что ты не понимаешь! Вижу! Твои товарищи учатся, получают знания! Они окончат школу, поступят в институты, будут культурными людьми: учителями, врачами, архитекторами… Кем будешь ты со своими двойками?! Посмотри!
И, вынув из моей сумки дневник, она бросает его на стол. Как назло, его страницы раскрываются на неудачной неделе.
— Два… три… три с минусом… три с плюсом… единица с минусом… Что это?
Единица с минусом — это изобретение Говорящей Машины.
— Это — единица с минусом, — отвечаю я.
— Я готова плакать, — говорит мама. Ее лицо дрожит, голова совсем седая, и в глазах такая тоска и отчаяние, что становлюсь противен сам себе.
— Что же ты молчишь? — спрашивает она трясущимися губами.
— Мама, я очень устал… И хорошо учиться не могу, мне все противно!
— Что ты говоришь?
— Мама! Я сегодня целый день был на вокзале — я провожал на фронт Чернетича… И целый день не ел.
— Я дам тебе манной каши, — говорит она совсем другим тоном, встает и больше не глядит на дневник.
XXII
— Ну вот! — говорит дядя Вася, весело оглядывая нас всех, сидящих ранним утром возле стола. — Завтра я ухожу в госпиталь, а Митрофанов уезжает в Сибирь, в отпуск. Вечером мы устроим торжественный ужин, а теперь я, как Дед Мороз, раздаю подарки!
Раскрыв чемодан, он вынимает оттуда что-то большое, завернутое в хрустящую бумагу.
— Это тебе! — говорит он маме и кладет перед ней сверток. Мама осторожно разворачивает его.
— Пуховая подушка! Вот прелесть-то!
И мы видим изящно обшитую тесьмой, мягкую, с каким-то заграничным рисунком пуховую подушку.
— Спасибо, Васенька! — И мама целует его.
— Это тебе! — Дядя Вася подает Митрофанову что-то очень маленькое, перевязанное ниточкой. Митрофанов развязывает ниточку, разворачивает и расплывается в улыбке.
— Зажигалка!
Он щелкает, и появляется светлое — при свете солнца — пламя с черным языком.
— Бензин не тот! — вздыхает сержант.
Мне дядя Вася протягивает новую, из настоящей кожи, скрипящую полевую сумку! Вот это подарок! Я трогаю ее блестящие бока, вдыхаю приятный аромат кожи и совершенно счастлив!
— Спасибо, дядя Вася!
А он опять вынимает что-то маленькое, завернутое в папиросную бумагу и перевязанное ленточкой.
— Это тебе!
Быстро, как только возможно, брат развязывает ленточку. Он в полном восторге! Блестя глазами, не отрываясь, смотрит на большой черный трофейный компас со стальным блестящим зеркальцем.
— Спасибо! — шепчет он.
И тут нам всем становится грустно.
— Еще не все! — заявляет дядя Вася и тянется за своей полевой сумкой. — Вот странно, — бормочет он, как бы взвешивая сумку на одной руке. С минуту он недоуменно смотрит на нее, открывает, шарит внутри, вынимает какие-то бумаги, выкладывает их на стол… Потом, подняв сумку, опрокидывает ее над полом. Оттуда выпадают карандаш, одна спичка, кусочек ваты и скомканная тридцатка.
— Оригинально! Вот так-так!
Он рассматривает сумку со всех сторон, и его ладонь проходит сквозь ее аккуратно разрезанный бок!
— Вот! — сердито говорят дядя Вася и бросает сумку на пол. — Вот ваша Москва хваленая!
— Что там было, Вася? — спрашивает мама. Мы уже все поняли.
— Деньги…
— Много?
— Не очень… Но все-таки… Мое жалованье… Я хотел его разделить и половину послать своим, а другую оставить вам.
— Но все-таки — сколько? — Мама подходит к дяде Васе.
— Двенадцать тысяч… — Он вздыхает, а мы охаем. — Я сейчас же иду в милицию! Митрофанов, гимнастерку!
— Милый Вася! — Мама обнимает его. — Не ходи туда. Это бесполезно! Не смеши людей! И не огорчайся.
— Но как же так? — Он хлопает себя по карманам. — Украсть у фронтовика?! А я-то еще погладил его по голове!
— Кого?
— Да мальчишку! Он как-то запутался в моей бурке, просто подлез под нее!
— Мы же говорили тебе: кругом воры и бандиты!
— Но я был с пистолетом!
— Хорошо, что у тебя не срезали пистолет! — важно замечает брат.
Дядя Вася моментально расстегивает кобуру и с облегчением вынимает пистолет, потом роется в кобуре и, довольный, достает оттуда маленькую пачку денег.
— Здесь немного, но на прощальный ужин хватит! — Он вручает деньги сержанту и говорит: — На рынок! И — без девушек! И не носи деньги, как я! Понял?
— Так точно! — радостно отвечает Митрофанов, стоя босой на чисто вымытом полу под лучами утреннего солнца. И улыбается, сверкая зубами.
Мы выходим с ним на кухню, там, стоя у раковины и брызгая водой, Митрофанов шепчет мне:
— У меня вечер был — во! — И поднимает большой палец.
— Поздравляю, — говорю я и мне почему-то становится грустно.
— Да… Лучше синица в руках, чем…
Скрип Дусиных дверей прерывает его рассказ. Появившись на кухне с чайником в руках, одетая в самый роскошный свой халат — шелковый, с драконами, — уже с утра завитая и напудренная, она, прищурившись, говорит:
— Здрасьте! — и, оттолкнув меня бедром от раковины, ставит чайник под кран.
Митрофанов, не ответив, с независимым видом уходит… Я, забрав чайник, тоже направляюсь к двери.
— Погоди!
Она крепко берет меня за плечо и поворачивает к себе. Я смотрю на ее лицо и вижу, что она опять как бешеная. Выплюнув свою папиросу, она в упор смотрит на меня, а струя воды, наполнив чайник, с шумом и пузырями клокочет в раковине, и брызги попадают мне на лицо.
— Скажи мне, рыженькая — его невеста?
Я молчу.
— Ты такой же аспид, как и он?!
Я молчу.
— Ты что, не понимаешь, что происходит?! Ну что ты молчишь?! Умоляю… скажи!
— Я молчу, потому что это — не мое дело.
— Умоляю тебя… — Выражение ее лица меняется, неподдельное страдание написано на нем. — Скажи… у него есть невеста?
— Не знаю… Извините, мне пора.
И, убрав ее руку с плеча и взяв чайник, я возвращаюсь в нашу комнату, а вода в кухне, шумя и переливаясь через край, льется и льется. И мне кажется, что она там тихо плачет…
— Что так долго? — спрашивает мама.
— Я ждал, пока Дуся наполнит свой чайник, — отвечаю я, стараясь придать своему лицу обычное выражение и ощущая на себе внимательные взгляды мамы и дяди Васи. А брат говорит:
— Я все знаю: она влюблена!
— Не болтай! — Мама сердится.
— Я не болтаю. Наша Дуся влюблена в сержанта Митрофанова.
— С чего ты это взял? И вообще… это не твое дело!
— Я знаю… я читал в книгах: когда люди влюбляются, они часто плачут. И еще: она просила у меня его фотографию. Вот!
— Занимайся лучше своими делами, — советует мама.
А дядя Вася внимательно смотрит в окно, и я, взглянув туда же, вижу сержанта Митрофанова. Беспечно улыбаясь, он стоит на углу нашей улицы и что-то оживленно объясняет двум девушкам в локонах. Они слушают его, придав своим милым лицам самое серьезное выражение. Потом он вынимает блокнот и что-то записывает.
Дядя Вася, безнадежно вздохнув, отворачивается. А мама говорит брату:
— Смотри на стол. Опрокинешь чашку.
— Вот видишь! — Брат показывает пальцем в окно. — В него все влюбляются! Такая уж у него судьба — как у Онегина…
— О господи! Прошу тебя: помолчи и не показывай пальцем!
Брат надувается и умолкает. А я краем глаза вижу, как Митрофанов, послав девушкам прощальную улыбку, прячет блокнот и быстрым шагом уходит. Девушки какое-то время молчат, а потом, проходя под нашими окнами, одновременно смотрят друг на друга и хохочут…
— Вот видите: уже влюбились! — не выдерживает брат.
XXXIII
На уроке, внимательно глядя на доску, где Говорящая Машина рисует амебу и пишет рядом с рисунком названия амебных частей тела, проводя от них стрелки ко всем амебным «ручкам» и «ножкам», Славик спрашивает:
