С братьями и сестрами Константин не был близок из-за разницы в возрасте. Одно время Костя очень любил Александра, но и здесь речь шла об эстетическом восхищении и любовании, а не о душевной близости: Александр был на 11 лет старше, жил кадетом в Петербурге, никаких общих интересов с младшим братом у него быть не могло. Александр был всеобщим любимцем в семье (Константин Николаевич признавал, что «он был рожден с наилучшей из всех нас душой»[22]). Именно с этим, когда-то любимым братом, ставшим бедным пехотным прапорщиком (он не доучился до военного инженера, его изгнали за шалость из кадетского корпуса), отношения во взрослой жизни у Константина сложились особенно сложные и неприязненные. «Ни на ком в жизни так, как на этом брате Александре, я не видал, до чего хорошая, добрая, симпатичная натура может стать гадким, низким и жалким характером при вредных влияниях и дурном направлении»[23], – писал постаревший Леонтьев.
Феодосия Петровна была вспыльчива и сурова, детей не баловала, а за провинности – пребольно секла. Но именно с матерью – строгой, но прекрасной – была связана вся жизнь Константина. Маленькому Костиньке мать читала вслух по вечерам – сначала по-русски, потом по-французски. Такое чтение вслух относилось к разряду развлечений, а у Константина со временем появилась и «работа» – Феодосия Петровна учила его по тем самым своим институтским тетрадкам. А в 1841 году, уже десяти лет от роду, Константина отдали в Смоленскую гимназию.
К этому времени Николая Борисовича Леонтьева уже не было, – он долго болел и ушел из жизни в декабре 1839 года. Константин смерти отца почти не заметил. Мальчику запомнилась только бедная риза приходского священника на похоронах, сшитая из разноцветных шелковых треугольников… Хоронить Николая Борисовича повезли в Мещовский монастырь его сестра и одна из дочерей, остальные – в том числе, Феодосия Петровна – на кладбище вовсе не поехали. Смерть барина из флигеля не вызвала в семье горя…
Пристраивала своего младшенького Феодосия Петровна сама, – она отправила его в Смоленск под присмотр брата, Владимира Петровича Карабанова. Не случайно мотив жизни у родственников присутствует в романе «Подлипки», – Володю Ладнева тоже 10 лет забирают из дома, дорогого ему с раннего детства, из Подлипок (прототипом которых явно было Кудиново) к дяде. Реальный дядя (как и дядя из романа) был богат (ему принадлежало несколько имений под Вязьмой), имел звание генерал-майора, у него был единственный сын от первого брака, старше Константина. Феодосия Петровна надеялась, что брат поможет Константину встать на ноги. К сожалению, этого не произошло: Владимир Петрович скоро, Великим постом, умер. Константин закончил учебный год и уехал на лето в Кудиново.
Впрочем, вторая жена умершего Карабанова, Анна Павловна (в девичестве – Охотникова), овдовев, не отвернулась от родственников мужа. У нее не было своих детей, зато был добрый нрав, время и некоторые средства, чтобы помочь Константину. В имении Спасское-Телепнево, владеть которым после смерти дяди стала его вдова, Константин и Феодосия Петровна гостили каждый год, – расположено оно было в девяноста верстах от Кудиново. Следующую зиму Константин провел в петербургском доме Охотниковых, летом же 1843 года стал усиленно готовиться к поступлению в Дворянский полк. Конкурсный экзамен он выдержал успешно.
Учился Константин хорошо, аскетический кадетский быт обладал в его глазах определенной романтикой и прелестью, – он любил форму, ему нравились желтые погоны без просветов на плечах, слаженность движений во время строевых смотров. Когда кадеты запевали песню полка – Братья! Все в одно моленье // Души русские сольем… – подросток замирал от восторга. Мечтая, он представлял себя молодым генералом в орденах – чем-то похожим на портрет дяди в материнском кабинете. Но казармы отапливались плохо, сырой питерский воздух заставлял кадет мерзнуть еще больше, – дело закончилось тем, что Константин стал кашлять. Кашель не проходил, к весне усилился, и Феодосия Петровна встревожилась: не чахотка ли? Это слово воспринималось тогда как смертный приговор. В результате в 1844 году – как раз перед тем, как кадеты должны были выехать в летний лагерь (чего мальчик ждал с нетерпением) – Леонтьев был уволен из полка по болезни.
Кудиново после возвращения из Петербурга показалось Константину особенно родным и близким. Длинная аллея, ведущая к дому полиняло-желтого цвета, двор, обсаженный стрижеными акациями, подросший серебристый тополь, посаженный в год его рождения, заставили биться сердце чаще. «Все, что двигалось и дышало здесь, плакало и веселилось – дорого мне», – такие слова о родном имении вложил Леонтьев в уста Володи Ладнева, в котором легко угадывается он сам. «В Подлипках…, – казалось Володе Ладневу, – никто не страдает – все цветет и зеленеет; лай собак, пение петухов, шум ветра многозначительнее, не такие, как в других местах; мужички все, встречаясь, улыбаются, собаки знают меня, и умирать там, должно быть, легче, чем где-нибудь в другом месте!»[24]
Все шло по привычному, заведенному Феодосией Петровной порядку, – из-за этого Константин чувствовал себя здесь особенно уверенно. Поняв, что мечта стать генералом, носить военный мундир, вызывающий восторги у дам, не сбудется, он стал примерять на себя гражданскую жизнь, – «примерка» эта опять была прежде всего эстетическая, внешняя. Похожая эволюция образа будущего произошла и в жизни Володи Ладнева: «К этому времени я уже решился быть статским. Самый гражданский костюм стал мне нравиться. Я слил в одно смутное представление множество образов…: Родольфа «Парижских тайн», каких-то умных и смелых людей… в модных фраках, с бакенбардами и бородами, с сияющим бельем, Байрона, Онегина, даже порочного, но непобедимого Сципиона из «Мартына-найденыша», артистов в острых шляпах…, смелых студентов в широких клетчатых панталонах…»[25]. Но для того, чтобы мечты о сияющем белье, бакенбардах и модных фраках сбылась, надо было опять учиться.
В Дворянском полку кадеты изучали, главным образом, точные и естественные науки. Кроме того, они обучались пешему и конному строю, уставам, гимнастике, верховой езде, фехтованию. С латинским языком дело обстояло хуже – его не учили вовсе. Поступить же в гимназию без знания основ латыни было невозможно. Поэтому все лето Константин провел в Кудинове с учебниками латинского языка, и осенью 13-летний Леонтьев поступил в третий класс Калужской гимназии.
Он проучился здесь пять лет, жил в Калуге под присмотром горбатой тетушки Екатерины Борисовны и закончил курс в 1849 году с правом поступления в университет без экзаменов. Феодосия Петровна тоже на зиму перебиралась в Калугу, – Константин не чувствовал одиночества. Да и родственники в Калуге были – хотя бы Семен Яковлевич и Варвара Михайловна Унковские, у которых Леонтьевы часто бывали. Дом был зажиточный, хозяева – приветливые и хорошо образованные, дочери и сыновья бывали рады визитам Константина. Именно у Унковских Константин впервые увидел Ивана Сергеевича Аксакова, известного в будущем публициста-славянофила. Аксаков служил в Калуге в уголовной палате, Константин же знал его как сына знаменитого писателя и как поэта.
Калужским вице-губернатором в ту пору был близкий Леонтьевым человек – Александр Николаевич Хитрово, сын Анны Михайловны. В его доме Константин, по некоторым сведениям, и жил во время обучения в гимназии[26]. Там у него появился друг – Михаил, четвертый по счету ребенок Александра Николаевича. Он был моложе Костантина на 6 лет, но дружба с ним сохранилась у Леонтьева на всю жизнь.
Учился Леонтьев хорошо (проблемы доставляла ему только физика, в остальном же учителя были им довольны), свою синюю форменную фуражку с лаковым козырьком и кокардой из двух скрещенных лавровых веток и аббревиатурой «ККГ» (Калужская классическая гимназия) он научился носить с неуловимым шиком, но все-таки душою класса не стал и ничем особенным из числа других гимназистов не выделялся. Самым приятным временем для него оставалось лето – вакации в любимом Кудинове.
