Тургенев же, услышав от Леонтьева известие о том, что тот любит, любим и думает о браке, испугался за молодого друга:
– Не хорошо художнику жениться. Если служить музе, – то уж ей одной, остальное надо приносить в жертву… Еще несчастный брак может способствовать развитию таланта, а вот уж счастливый никуда не годится!
Хорошо пахнущая Зинаида была необходима как воздух, но вдруг Тургенев прав и счастливый брак убьет его талант? Тургенев подлил масла в огонь:
– Я, например, вообще не понимаю любви к девушке, – я люблю больше женщину замужнюю, опытную, свободную, которая может легче располагать собою и своими страстями… А с вашей внешностью вы могли бы сводить с ума многих женщин, что гораздо было бы лучше для вашего таланта!
Тургенев отрицательно относился к браку. Был момент в его жизни, когда женитьба могла бы состояться – речь идет о Татьяне Бакуниной, сестре знаменитого теоретика анархизма. Он, несомненно, был влюблен в нее (именно это чувство продержало его душевно несколько лет рядом с Татьяной – вплоть до встречи с Полиной Виардо), но так же несомненно, что Тургенев несколько отстраненно относился к этим сложным многолетним отношениям и мысль о семейных узах его не посещала. «С ранних лет невзлюбил Тургенев брак, семью, «основы», – отмечал в своей биографии Ивана Сергеевича другой известный русский писатель – Борис Зайцев. – …Во всех противоречиях его облика есть одна горестно-мудрая, но последовательная черта: одиночество, «не-семейственность»[59]. Даже единственный ребенок Тургенева, дочь, родилась вне брака, от его связи с дворовой девушкой. Поэтому намерение Леонтьева жениться не могло встретить у Ивана Сергеевича поддержки.
Полученные от Тургенева сто рублей (казавшиеся студенту большими деньгами) ждали своего применения. С одной стороны, Леонтьев тогда ни в чем особенно не нуждался. С другой, – карманных денег у него почти не бывало, и тургеневской ссуде он искренно обрадовался. Как потратить деньги? Пораскинув умом, Константин решил навестить Тургенева в его орловском имении, чтобы иметь возможность поговорить с ним «на свободе», не спеша. Мысль эта настолько завладела воображением Леонтьева, что, не предупредив о своем приезде даже самого Ивана Сергеевича, он в святки (в январе 1853 года) отправился в тургеневское имение Спасское-Лутовиново. С собою Константин прихватил рукопись законченной повести о соперничестве двух немцев.
Липовые аллеи, ведущие к родовому имению Тургенева, и старинный парк были по-зимнему голы и грустны; пруды замерзли и были заметены снежной порошей; в большом, изогнутом подковой доме, уставленном ампирной мебелью, жил управляющий имением со своей большой семьей. Сам Иван Сергеевич разместился в одноэтажном деревянном, обложенном кирпичом флигеле. Тургенев отбывал в Спасском ссылку, – он был в то время под надзором полиции после публикации запрещенного цензурой некролога на смерть Гоголя и не мог выезжать за пределы Орловской губернии. Приезд Леонтьева был для него неожиданностью, но принял гостя Иван Сергеевич радушно. Леонтьева поселили в том же флигеле, в комнате с окнами в зимний сад; повар у Тургенева был «порядочный» (Иван Сергеевич ценил тонкую кухню); по вечерам семья управляющего поила Леонтьева и Тургенева душистым чаем, – четыре дня в Спасском пролетели незаметно. Он отдал своих «Немцев» Тургеневу, – тому повесть понравилась. Спустя несколько дней и внеся некоторую правку в текст, Иван Сергеевич отослал рукопись Краевскому, а в письме к Анненкову, назвал ее «необыкновенно замечательной повестью»[60], – Тургенев был щедр душой, «протежировал» Леонтьеву искренно, был готов поддержать молодого собрата по перу.
Леонтьев ждал публичного признания своего таланта, – Тургенев же, судя по воспоминаниям Константина Николаевича, призывал его не торопиться, работать над каждой вещью в полную силу:
– Никто из нас не знает, выйдет ли из него Гете или Шекспир. Но надо всегда метить как можно выше, быть строгим к себе. Не думайте, пожалуйста, что можно шутить с публикою – написать, как Вы говорите, «что-нибудь полное лжи и лести» для денег – а потом показаться в настоящем свете. Знайте: публику не надуешь ни на волос – она умнее каждого из нас! Знайте также, что, принося ей всего себя, всю свою кровь и плоть, Вы должны быть еще благодарны ей, если она поймет и оценит Вашу жертву – если она обратит на Вас внимание. И это понятно, скажу более, это справедливо. Не Вы ей нужны, она нужна Вам, Вы хотите завоевать ее – так напрягайте все Ваши силы. Я этим не хочу сказать, что Вы должны угождать ей, служить ее вкусам – нет, будьте тем, чем Вас Бог создал, отдавайте всё, что в Вас есть, – и если Ваш талант оригинален, если Ваша личность интересна, публика признает Вас и возьмет Вас и будет пользоваться Вами – как, например – в другой сфере деятельности – она приняла гуттаперчу, потому что она нашла гуттаперчу вещью полезной и сподручной.
– Но цензура, как быть с ней?
– Не искажайте своих задушевных мыслей и предначертаний в видах ценсурных, но старайтесь найти предметы безобидные – описание жизни на хуторе, кажется, никого оскорбить не может. Этот сюжет безопасен…
Речь шла о новом рассказе Леонтьева – «Лето на хуторе». Начало его Тургенев уже прочел и одобрил. План литературного «покровителя» был таков: отдать «Немцев» в «Отечественные записки», а «Лето на хуторе» отослать в «Современник». «Вот у молодого автора и вырастут крылья», – рассуждал Тургенев.
К сожалению, цензура заставила поволноваться Леонтьева и во второй раз: «Немцев» не пропустили. Краевский, приехав в Москву по делам, пригласил Леонтьева к себе в гостиницу Мореля и показал молодому человеку листы его повести, испещренные пометками цензоров. Причиной запрета было впечатление, сложившееся у двух цензоров[61], что автор симпатизирует немцам, что немцы в повести – слишком положительны, честны и серьезны, вот цензоры и сделали вывод о предпочтении автора немцев русским. Забавным было то обстоятельство, что один из цензоров, судя по фамилии (Фрейганг), был немцем! (Может, именно поэтому он хотел продемонстрировать свой русизм?) Удивительно, но Леонтьев опять не слишком сильно расстроился: повесть была им написана играючи, к тому же, он был уверен, что впереди его ждет слава, задержка не испугала его.
После летних вакаций 1853 года, во время которых он вновь съездил в Нижегородскую губернию (вместе с Зинаидой Кононовой), он закончил небольшой очерк – «Ночь на пчельнике», который послал Краевскому. Публикация и этого сочинения была задержана цензурой (в очерке упоминался рекрут, что было сочтено непозволительным в связи с имевшими место рекрутскими наборами перед намечавшейся войной), и эта вещь увидела свет лишь через два года. Но очерк был безделицей по сравнению с запрещенными «Немцами».
Делу помог Тургенев. Вернувшись в декабре 1853 года из ссылки в Москву, он рассказал об истории с цензурным запретом графине Салиас де Турнемир, которая благоволила молодому Леонтьеву. Та передала возвращенную Краевским рукопись редактору «Московских ведомостей» Михаилу Никифоровичу Каткову, которому повесть понравилась. Название ее изменили – она стала «Благодарностью» – и опубликовали в литературном разделе «Московских ведомостей» в 1854 году, с шестого по десятый номер. Это была первая публикация Леонтьева! Он был горд и счастлив получить книжки журналов со своей повестью и около 75 рублей гонорара. Но публикация прошла незамеченной, да и имя Леонтьева не стало после нее узнаваемым – он подписал повесть лишь инициалами.
Леонтьев стал иногда бывать в доме Каткова. Константин смотрел на него с невольным сожалением: у бедного Каткова отобрали университетскую кафедру, он редактировал бесцветную газету; его жена худа, с большим носом, высокими плечами; квартира Катковых имела вид труженический, а халат хозяин носил самый обыкновенный. Михаил Никифорович был (по мнению Леонтьева) уже не молод (ему в тот момент исполнилось 36 лет), жена его выглядела гораздо хуже душистой и страстной Зинаиды… Леонтьев не только не ощущал себя зависимым от редактора неизвестным молодым автором, наоборот, он чувствовал свое превосходство над Михаилом Никифоровичем, которое смешивалось в душе с ноткой жалости к увядающему Каткову…
