Взглянув на Коуди, Перрин поняла, что он чем-то расстроен. Последнюю неделю он постоянно их подгонял в надежде наверстать упущенное время, и, оказалось, только для того, чтобы поучаствовать в заварушке у ущелья. Поморщившись от боли — она сегодня полдня шла за фургоном Сары, — Перрин поднялась, прихватив с собой шаль.
Они прошли несколько ярдов вдоль ручья и забрались на каменный утес, с которого открывался вид на стоянки караванов-соседей. Перрин увидела с дюжину костров — крохотных одиноких маячков на пути тех, кто мечтал о новой и лучшей жизни. Искорка надежды вспыхнула в ее сердце.
Подобрав юбки, Перрин села на гранитный камень, наблюдая за роем светлячков, танцующих под ночную серенаду сверчков. Она бы улыбнулась, если бы не мрачный вид Коуди.
— Я собираюсь отправить Августу обратно с первым же встречным караваном, — резко заявил он. — Она не справляется.
— Но она с каждым днем справляется все лучше, — возразила Перрин, стараясь, чтобы слова ее звучали как можно убедительнее. — Когда мы вчера разбили лагерь, Августа опоздала всего на тридцать минут.
— Так не может больше продолжаться. Вы ее видели?
Конечно, видела, и он об этом знает. Все невесты злорадствовали по поводу сильно изменившейся внешности Августы. От замечательных светлых локонов, которые Августа так лелеяла, пока Кора готовила завтрак, а потом мыла посуду, — от этих локонов осталось лишь воспоминание. Теперь ее волосы были спутанны, тусклы от пыли и забраны в неопрятный пучок на затылке. Солнце обожгло ее бледную кожу, которая облупилась, а потом снова загорела. Никто не сказал ей, что слюна помогает от укусов насекомых, и Августа расчесывала лицо и руки до крови. Одежда ее была порвана и грязна; она выглядела так, словно не ела и не спала несколько дней.
Если бы речь шла не об Августе, а о другой женщине, невесты непременно поспешили бы ей на помощь. Более того, все пришли бы в ужас, увидев состояние этой несчастной.
— Я видела ее, — невнятно проговорила Перрин, потирая ладонями виски.
— Каждый день я жду, что она попросит отправить ее обратно. — Коуди повернулся к ней спиной.
Он смотрел на огоньки лагерных костров, и Перрин вновь увидела ту же хорошо знакомую позу — широко расставленные ноги и все тот же разворот плеч — и почувствовала, как сердце ее сжимается в тоске.
— Она ничего не говорила мне насчет возвращения.
Перрин смотрела на него внимательно, испытывая беспокойство, — ведь ей казалось, что она уже давно одержала победу.
«Думай об Августе, — приказала она себе, стиснув зубы, — а не об этом мужчине, которого страстно желаешь».
Перрин была уверена, что Августа сдастся и попросится домой. Руки Августы были покрыты волдырями и так распухли, что она едва могла держать вожжи. Несколько ночей она даже не делала попытки разжечь костер, а забиралась прямо в свою кое-как установленную палатку. Спала она там или плакала — никто не знает…
— Черт побери. — Она сжала кулаки.
Почему ей так больно наблюдать за тем, что происходит с Августой? Почему такая женщина, как Августа Бонд, захотела поехать в Орегон, чтобы выйти замуж за незнакомца? Зачем ей это?
— Я думала… мне казалось, что, как только Августа останется без ванны, ей захочется обратно домой, — нарушила она затянувшееся молчание.
— Это не важно, — отмахнулся Коуди. — Важно то, что она не справляется.
Перрин кивнула. Отогнала от себя комаров концом шали. Ночь была теплая, душная, и скалы сохраняли дневной жар солнца. Она наклонилась и вдруг поняла, что ее глаза находятся на одном уровне с пряжкой ремня Коуди. Взгляд ее скользнул еще ниже — и она резко выпрямилась, ощутив прилив страсти.
— Знаю, что вы расстроились из-за того, что мы опаздываем. — Перрин сказала первое, что пришло в голову, лишь бы забыть о своих постыдных мыслях, лишь бы отвлечься. — Но нам нужен отдых. Все вконец измотались…
Слова замерли у нее на губах, когда Коуди подошел так близко, что ее юбки коснулись его штанов. Он не отрываясь смотрел на ее губы; в его глазах зажглись алчные огоньки. Перрин поняла: впервые они остались с глазу на глаз, и никто их сейчас не видит.
— Как я соскучился по тебе. — Его голос звучал так, словно и он понял, что их никто не видит и не слышит.
У Перрин пересохло в горле, она облизала губы. И заставила себя отступить на шаг. Вернее, пыталась заставить, но не смогла. О Господи! Она не могла пошевелиться, едва могла дышать. Горячая волна пробежала по ее телу, словно электрический разряд, словно вспышка звездного света в черной ночи.
— Мы встречаемся каждое утро и каждый вечер, — отвечала она хриплым шепотом, и голос ее дрожал.
— Ты ни слова лишнего не говоришь, а потом убегаешь. — Он как зачарованный смотрел на ее губы.
Ночь, горячая, влажная, наполненная любовными песнями насекомых, обволакивала их, и Перрин начала задыхаться. В груди у нее что-то сжалось, по рукам и ногам пробежала дрожь. Она жаждала его… целую вечность, и головокружение от этой жажды лишало ее сил. Она вгляделась в его волевое лицо, и на этом лице, на его лице, о котором она мечтала и во сне, и наяву, прочла такое же желание. Из ее горла вырвался стон:
— Коуди, пожалуйста, нет… Он обхватил ее за талию и притянул к себе. Перрин, задыхаясь, уперлась ладонями в его грудь, и при ее прикосновении мышцы его тотчас напряглись; она почувствовала, что растворяется в огне страсти, в этой жаркой ночной тьме.
Голова у нее закружилась, и Перрин поняла, что она не в силах сопротивляться. Дрожа от нетерпения, она смотрела в его горящие глаза, потеряв дар речи, почти не дыша. Она всю жизнь ждала этого мгновения, этого мужчину.
— Я тысячу раз представлял, что держу тебя в объятиях, — прошептал он. — Если ты скажешь «не надо», я остановлюсь. Но это будет для меня самое трудное…
Из горла Перрин вырвался стон, глаза ее потемнели. Движения его бедер сводили ее с ума.
— О, Коуди, — прошептала она.
Он прижимал ее к себе все крепче. Лоб Перрин покрылся испариной, она почувствовала неистовое желание, и колени ее подогнулись.
— Я хочу, чтобы ты еще раз назвала меня по имени, — сказал Коуди, заглядывая ей в глаза. — Я хочу почувствовать, как твои ноги обхватывают меня, хочу увидеть, как расширяются твои глаза. — Глухой стон вырвался у него из груди, когда он кончиками пальцев коснулся ее шеи.
Его прикосновение обдало Перрин жаром. Ей казалось, ее тело воспламенилось под его огненными пальцами. Задыхаясь, Перрин поняла, что ни один мужчина никогда не вызывал в ней такого страстного отклика. Если он не поцелует ее сейчас же, она сгорит в его руках дотла, сгорит от страсти.
Она порывисто обняла его за шею, ее губы призывно приоткрылись. По телу Перрин словно искра пробежала — она не ожидала, что его поцелуи окажется таким нежным.
Они стремились друг к другу с самого начала. Его объятия были так же неизбежны, как восход солнца. Они боролись со своим влечением, воздвигали перед собой непреодолимые барьеры. Никто из них не хотел осложнений, однако они не могли этого остановить. Их страсть была подобна молнии, разрывающей темную ночь.
— О Господи, — прошептала Перрин, прижимаясь лбом к его груди.
Она подняла голову и заглянула в его глаза, излучающие тепло. Он снова прижал ее к себе, и она поняла, что больше не сможет противиться своему желанию, не сможет, даже если бы была в силах заставить Землю вращаться в обратную сторону.
— Я не могу отказаться от тебя, — пробормотал Коуди, покрывая поцелуями ее лоб, веки, губы. — Черт побери, ты мной целиком завладела!
Перрин застонала.
— Я начинаю день, думая о тебе, и ложусь спать, думая о тебе. — Головокружительные запахи дыма, мыла и мужского пота ударили ей в ноздри, и она упивалась этими запахами. Ее груди набухли и болели, горячая волна прокатилась по телу.
Когда его руки потянулись к ее груди, она вздохнула с облегчением. Задолго до того, как ее разум свыкся с тем, что она его желала, тело ее уже знало об этом.
