Из моего дневника.

Март 1852 года.

Наконец-то ожидание закончилось! В конце месяца караван невест отправится в путешествие и пересечет полконтинента. Мы будем в пути почти шесть месяцев и преодолеем двести пятьдесят тысяч миль. Нас ждут многочисленные опасности, испытания и лишения в диких и пустынных землях. Некоторым суждено перенести опасные болезни, кто-то, возможно, даже не выживет, хотя я с содроганием говорю о подобном. Если бы кто-то другой был караванщиком, а не мой милый Коуди, я бы умерла от страха.

Я думала, он задушит меня в своих объятиях в ту же секунду, как я вошла в помещение для переговоров впервые после того, как мы пообещали принадлежать друг другу. О, как билось мое сердце в ожидании этой встречи! Но он говорил со мной так, будто мы виделись первый раз в жизни, словно я просто отвечала на объявление орегонских женихов, как и все остальные претендентки.

Дорогой дневник, я была так озадачена и потрясена. Но тогда он улыбнулся и сказал, что я кого-то ему напоминаю, и мое сердце возрадовалось. Я тотчас же поняла, что это был тайный знак. Пока он не подал этого знака, я не была уверена, хочет ли он, чтобы я присоединилась к каравану невест. Я даже забеспокоилась — неужто у меня и в самом деле не все в порядке с головой?

Я бы бросилась в его объятия во время переговоров, но тут он улыбнулся и сказал, что достиг того возраста, когда ему все кого-то напоминают. Он вовсе не собирался обидеть меня этой своей репликой, просто хотел предостеречь. В противном случае меня застали бы в его объятиях.

Я не понимаю, почему мы должны скрывать нашу любовь, но знаю, что должны. Я верю, что у Коуди есть на то причины и он все мне объяснит, когда сочтет нужным.

А пока что я радуюсь: наконец-то мы снова вместе, впереди никаких преград для нас нет, впереди — светлое будущее.

Это облегчает груз, что лежит у меня на сердце, когда я пишу эти строки. Я никогда раньше не вела дневник, но теперь понимаю, почему почти все невесты поклялись записывать свои мысли во время путешествия. Когда видишь написанное на бумаге «Я люблю его, я люблю его», испытываешь какое-то упоение.

Из дневника.

Апрель 1852 года.

Мое сердце наполняется печалью при мысли о том, что я покидаю Чейзити, семью и друзей. Но — о радость! Как приятно думать о том, что нас ждет в Орегоне. И о муже!

Хильда Клам.

— Вот идут наши неприятности, — весело объявил Джо по прозвищу Копченый. Опустив стофунтовый полотняный мешок с мукой рядом с фургоном-кухней, он распрямил спину, сдвинул шляпу на затылок и одарил Коуди широкой улыбкой.

Коуди оторвал взгляд от списка товаров, ожидающих погрузки, и нахмурился.

— Рад, что я не на твоем месте, капитан, — добавил Копченый, и его улыбка стала еще шире. Заломив поля своей широкополой шляпы, он указал на вереницу фургонов, которые они вчера переправили через Миссури. — Думаю, я бы отсюда сбежал.

Коуди сунул список в карман жилетки и посмотрел на цепочку фургонов с белыми полотняными навесами. Сегодня ему и его погонщикам предстояло переправить скот и мулов через реку, а завтра начнется долгое путешествие.

Пока еще он не ждал неприятностей, но Копченый Джо, пожалуй, оказался прав. Две женщины из тех, кого ему надлежало препроводить из Чейзити, штат Миссури, до Кламат-Фоллс, штат Орегон, направлялись к ним от фургонов, вытянувшихся в одну линию. Лица у них были злые, губы крепко сжаты, а юбки вздымались и хлопали на холодном ветру, как темные крылья мифических фурий.

Подавив вздох, Коуди оперся о заднее колесо фургона-кухни и скрестил руки на груди, наблюдая за приближением разгневанных дам.

Стройная блондинка в глубоком трауре была мисс Августа Бойд. Во время разговора она дала Коуди понять, что слыла в высшем обществе Чейзити первой красавицей, причем подчеркнула, что ее имя и положение заслуживают особо почтительного к ней отношения.

Возможно, обычаи высшего общества Чейзити требовали изобилия лент, кружев и оборок, украшающих темный лиф и юбки ее платья. И все же Коуди недоумевал — неужто траурное платье может быть нарядным?

Невысокая брюнетка с пылающими щеками, припомнил он, это миссис Перрин Уэйверли, вдова с изрядным стажем. Она была в простеньком коричневом платье, слишком уж скромном по сравнению с нарядом надменной мисс Бойд. Миссис Уэйверли куталась в вязаную шаль, наброшенную на хрупкие плечи.

Коуди запомнил их имена и даже кое-что из биографий, потому что мисс Бойд и миссис Уэйверли были, пожалуй, самыми красивыми женщинами из одиннадцати невест, составляющих его груз. Его удивляло, почему эти привлекательные особы решились предпринять столь утомительное путешествие в двести пятьдесят тысяч миль, чтобы выйти замуж за незнакомцев.

Обе казались такими злющими, что лучше уж держаться от них подальше. Сжав кулаки, дамы быстро приближались, явно стараясь опередить друг друга.

Августа Бойд выиграла гонку. Она остановилась перед Коуди в водовороте черного крепа, ее фарфоровые ярко-голубые глаза смотрели с холодной яростью.

— Мистер Сноу! — Резкие порывы ветра теребили ленты, украшавшие шляпку и лиф платья Августы, и казалось, что даже ее одежда сотрясается от гнева. — Мне необходимо переговорить с вами!

Коуди посмотрел на Перрин Уэйверли — та подошла секундой позже Августы Бойд. Он затруднился бы сказать, горят ли ее щеки от гнева или от морозного воздуха. И от того, и от другого, решил он. Светло-карие глаза, обрамленные длинными ресницами, взглянули на Коуди, но женщина тут же отвернулась к реке и стала смотреть на городок Чейзити на противоположном берегу. Затем туго стянула шаль у шеи и опустила голову.

Коуди приподнял шляпу и подошел к ним.

— Доброе утро, леди.

— Я не поеду в одном фургоне с этой… с этой тварью! — прошипела Августа Бойд. Два алых пятна горели на бледных щеках. — Я требую, чтобы вы приказали своим людям прекратить погрузку ее пожитков в мой фургон!

Коуди стиснул зубы. Ему были не по душе подобные вещи. Сделав над собой усилие, он прикусил язык — в конце концов, он ведь имеет дело с женщинами, а не с мужчинами.

В минутном молчании, последовавшем за вспышкой Августы Бойд, Коуди искоса наблюдал за той, кого назвали «тварью». Ветер набрасывался на окоченевшую хрупкую фигурку Перрин Уэйверли, прижимая юбки к бедрам и ягодицам. Щеки ее горели, но она не отводила взгляда от голых, похожих на скелеты остовов деревьев, растущих по обеим сторонам грязных улиц Чейзити. В этот момент ее поддерживали, похоже, гнев и смятение.

— Я могу разместить миссис Уэйверли с мисс Хильдой Клам, — сказал Коуди спустя минуту, переводя взгляд с одной женщины на другую. Миссис Уэйверли промолчала, и он обратился к мисс Бонд: — Вы хотите ехать в одиночестве, мисс Бойд? Погонять мулов без отдыха?

— Конечно, нет! — воскликнула она, окидывая его возмущенным взглядом. Легкая дрожь сотрясала ее плечи. Она с презрением взглянула на миссис Уэйверли. — Я надеюсь, что ее пожитки уберут из моего фургона немедленно!

Не успел Коуди что-либо ответить, как Августа Бойд повернулась в вихре пенных оборок черного крепа и с высоко поднятой головой стремительно удалилась.

Прищурившись, Коуди наблюдал, как она брезгливо обошла тюки с припасами, сложенные позади фургонов погонщиков, царственно кивая в ответ на приветствия других невест, но не останавливалась, чтобы поговорить с ними.

Она ушла столь поспешно, что Коуди не успел высказать мисс Августе Бойд то, что хотел бы. Но пока он решил уладить дело с миссис Уэйверли.

— Надо полагать, что вы и мисс Бойд знакомы, — сухо заметил он, изучая профиль Перрин Уэйверли. Поля шляпки скрывали ее глаза, но он заметил прямой нос и точеный подбородок, дрожащий от гнева.