— Откуда вы это знаете?

— Сегодня утром мы брали у него пробу слюны.

— Его кто-нибудь навещал, когда вы были у него? — спросила Пия.

— Да, — кивнула Катрин Фахингер. — Его бабушка и отец.

Пия вновь удивилась, что отец Новака навещал своего сына в больнице.

— Такой высокий, плотный, с усами? — описала она его.

— Нет. — Катрин Фахингер неуверенно покачала головой. — У него не было усов, скорее трехдневная щетина. И седые волосы, несколько длинноватые…

— Так, великолепно! — Боденштайн рывком отодвинул стул и вскочил с места. — Это был Элард Кальтензее! Когда вы должны были мне об этом сообщить?

— Но откуда мне было это знать? — стала защищаться Фахингер. — Или мне надо было попросить его предъявить паспорт?

Боденштайн ничего не сказал, но его взгляд говорил все. Он положил перед Остерманном купюру в пятьдесят евро.

— Заплатите за нас, — сказал он и надел пиджак. — Кто-то должен поехать в Мюленхоф и попросить горничную показать пять рубашек. Кроме того, я должен знать, когда, где и кем был куплен нож, которым была убита Моника Крэмер. И все о банкротстве отца Новака восемь лет назад, и действительно ли существовала связь с семьей Кальтензее. Найдите Веру Кальтензее. Она должна быть в какой-то больнице. Перед ее палатой выставлен пост из двух полицейских, которые записывают имена всех, кто ее посещает. Кроме того, надо установить круглосуточное наблюдение за Мюленхофом. Ах да: Катарина Эрманн, урожденная Шмунк, живет где-то в Таунусе и имеет, возможно, швейцарское гражданство. Все ясно?

— Да, круто! — Даже Остерманн, который обычно никогда не роптал, не был в восторге от заданий, которые на него взвалили. — Сколько у нас времени?

— Два часа, — ответил Боденштайн, даже не улыбнувшись. — Но только в том случае, если не хватит одного часа.

Он уже почти вышел за дверь, когда ему еще что-то пришло в голову.

— Как обстоят дела с постановлением на обыск фирмы Новака?

— Мы получим его сегодня, — ответил Остерманн. — Вместе с ордером на арест.

— Хорошо. Фотографию Новака нужно передать в прессу и еще сегодня показать по телевидению, без указания истинной причины, по которой мы его разыскиваем. Выдумайте что-нибудь. Например, что он срочно нуждается в каком-нибудь медикаменте или еще что-нибудь.

— Кто только что звонил? — поинтересовалась Пия, когда они уже сидели в машине.

Боденштайн чуть задумался, следует ли ему говорить об этом своей коллеге.

— Ютта Кальтензее, — ответил он наконец. — Якобы хочет сказать мне что-то важное и просит о встрече сегодня вечером.

— Она не сказала, о чем идет речь? — спросила Пия.

Оливер пристально смотрел вперед. Когда они проехали указатель с надписью «Хофхайм», сбавил газ. До сих пор он не удосужился спросить Козиму о том, как прошел ее обед с Юттой Кальтензее. Что за игру затеяла эта женщина? Боденштайн почувствовал себя дискомфортно при одной мысли, что ему предстоит с ней встреча один на один. Разумеется, он должен срочно задать ей пару вопросов. О Катарине Эрманн. И о докторе Риттере. Оливер отказался от мысли просить Пию сопровождать его. Он сам справится с Юттой.

— Ку-ку! — крикнула Пия в этот момент, и он вздрогнул.

— Что вы сказали? — рассеянно спросил главный комиссар. Он заметил странный взгляд своей коллеги, но не понял ее вопроса. — Извините. Я ушел в свои мысли. Ютта и Зигберт Кальтензее устроили мне театр в тот вечер, когда я разговаривал с ними в Мюленхофе.

— Зачем им это было нужно? — удивилась Пия.

— Возможно, чтобы отвлечь меня от того, что перед этим сказал Элард.

— И что это было?

— Да. Что, что, что! В том-то и дело, что я это точно не помню! — воскликнул Боденштайн непривычно горячо, одновременно разозлившись на самого себя. Он не был достаточно внимателен. И если бы он в последние дни не разговаривал бы постоянно с Юттой по телефону, то сейчас лучше помнил бы тот разговор в Мюленхофе. — Речь шла об Аните Фрингс. Элард сказал мне, что его мать в половине восьмого утра получила сообщение о ее исчезновении, а около десяти — о ее смерти.

— Вы мне этого не рассказывали, — сказала Пия с явным упреком в голосе.

— Нет! Я рассказывал!

— Нет, не рассказывали! Это вообще-то означает, что у Веры Кальтензее было достаточно времени, чтобы послать своих людей в «Таунусблик» вычистить комнату Аниты Фрингс.

— Я вам об этом рассказывал, — упорствовал Боденштайн. — Совершенно точно.

Пия промолчала в ответ и стала напряженно размышлять, так ли это.

Возле больницы Боденштайн остановил машину на площадке для разворота, невзирая на протест молодого человека около информационного табло. У полицейского, который должен был охранять Новака, был испуганный вид, и он признался, что позволил провести себя дважды. Примерно час назад появился врач и забрал Новака на обследование. Одна из медицинских сестер даже помогла ему ввезти кровать в лифт. Так как врач уверил его в том, что Новака примерно через двадцать минут привезут после рентгена, полицейский опять уселся на свой стул рядом с дверью в палату.

— Вы ведь получили однозначное указание не спускать с него глаз, — сказал Боденштайн ледяным голосом. — Ваша инертность будет иметь для вас соответствующие последствия, я вам это обещаю!

— Кто навещал его сегодня утром? — спросила Пия. — Почему вы решили, что приходивший мужчина был отцом Новака?

— Бабушка сказала, что он ее сын, — ответил полицейский угрюмо. — Поэтому было понятно, что он его отец.

Врач станции, с которой Пия была знакома еще по своему первому визиту, шла по коридору и озабоченно объясняла Боденштайну и Пие, что Новак находится в серьезной опасности, так как, кроме оскольчатого перелома руки, у него имеется также ножевое ранение печени, с которым не шутят.

К сожалению, информация, переданная полицейским, охранявшим Новака, была не особенно полезной.

— На враче был колпак и зеленый халат, — сказал он вяло.

— Боже мой! Как он выглядел? Старый, молодой, толстый, худой, лысина, борода — что-то ведь должно было броситься вам в глаза! — Боденштайн был близок к потере самообладания. Именно такого рода ошибки он хотел избежать, тем более сейчас, когда Николя Энгель, кажется, с нетерпением ждала его неудач.

— Ему было примерно лет сорок или пятьдесят, я бы сказал, — припомнил наконец полицейский. — Кроме того, мне кажется, на нем были очки.

— Сорок? Пятьдесят? Или шестьдесят? Может быть, он был женщиной? — спросил с сарказмом Боденштайн.

Они стояли в холле больницы, куда тем временем прибыл дежурный отряд полиции. Руководитель оперативными действиями, стоя у лифтов, отдавал распоряжения своим подчиненным. Шуршали рации, любопытные пациенты протискивались между полицейскими, формировавшимися в группы, чтобы этаж за этажом обследовать все помещения в поисках Маркуса Новака. Полицейский наряд, который Пия отправила домой к Новаку, позвонил и сообщил, что они не могут попасть на территорию фирмы.

— Оставайтесь перед воротами фирмы и сообщите заблаговременно, когда будет заканчиваться ваша смена, чтобы мы могли послать туда новый наряд, — дала Пия распоряжение своим коллегам.

Зазвонил мобильник Боденштайна. Пустую больничную койку нашли в кабинете для обследований на первом этаже, непосредственно рядом с аварийным выходом. Рухнула последняя надежда на то, что Новак мог еще находиться где-то в здании: из помещения, по коридору и далее наружу шли кровавые следы.

— Тогда это всё. — Боденштайн, смирившись, повернулся к Пие. — Давайте поедем к Зигберту Кальтензее.

Элард Кальтензее был блестящим теоретиком, но не человеком действия. В течение своей жизни он уклонялся от принятия решений и перекладывал их на других людей в своем окружении, но на сей раз ситуация требовала его немедленных действий. И ему было очень тяжело воплотить в реальность свой план: речь уже давно шла не только о нем, но только он один мог раз и навсегда покончить с этим делом. В шестьдесят три года — нет, в шестьдесят четыре, мысленно исправил себя Элард — он наконец нашел в себе мужество взять все в свои руки.