Она послушалась и с удивлением обнаружила, что его лицо было серьезно озабоченным.

— Жеребята вчера вечером убежали, Нойвилль при этом поранился. Мне пришлось два часа гоняться за ними, — прошептала Пия, как будто это было объяснением ее отвратительного состояния. А потом у нее по лицу действительно побежали слезы.

Хеннинг притянул ее к себе и, утешая, стал гладить по спине.

— Твоей подруге не понравится, если она нас увидит, — глухо сказала Пия, прижавшись к его зеленому халату.

— Она не моя подруга, — ответил он. — Ты случайно не ревнуешь?

— У меня нет на это права. Я знаю. Но тем не менее…

Хеннинг немного помолчал, а когда вновь заговорил, его голос звучал по-другому.

— Знаешь что, — сказал он тихо, — мы сделаем сейчас нашу работу, потом как следует позавтракаем, и если ты захочешь, я поеду с тобой в Биркенхоф и посмотрю Нойвилля.

Это предложение было чисто дружеским, никакой неловкой попытки сближения. Хеннинг присутствовал в прошлом году при рождении жеребенка; он сам, так же как и она, был большим любителем лошадей. Перспектива провести день, не страдая в одиночестве, была заманчивой, но Пия все же устояла перед искушением. В действительности она совсем не нуждалась в сочувствии Хеннинга, и это было бы нечестно — подавать ему надежду только потому, что она почувствовала себя одинокой и пребывала в дурном расположении духа. Он этого не заслуживал. Пия глубоко вздохнула, чтобы просветлела голова.

— Спасибо, Хеннинг, — сказала она и вытерла слезы тыльной стороной руки. — Это очень любезно с твоей стороны. Я рада, что мы все еще так хорошо понимаем друг друга. Но мне нужно еще потом поехать в офис.

Это, правда, было не так, но не звучало как отказ.

— Хорошо. — Хеннинг отпустил ее. Выражение в его глазах было труднообъяснимым. — Тогда пей спокойно свой кофе. Не спеши. Я жду тебя.

Пия кивнула и спросила себя, осознавал ли он двойной смысл своих слов.

— Роберт Ватковяк был убит, — доложила Пия своим коллегам на утреннем совещании в отделе К-2. — Прием алкоголя и таблеток был произведен не добровольно.

Перед ней лежало предварительное заключение по результатам вскрытия, которое удивило вчера не только ее. Экспресс-анализы крови и мочи убитого показали сильнейшую интоксикацию. Причиной смерти, без сомнения, стала высокая концентрация трициклических антидепрессантов в комбинации с содержанием алкоголя в крови на уровне 3,9 промилле, что привело к остановке дыхания и кровообращения. Но, тем не менее, Хеннинг обнаружил на голове, плечах и запястьях трупа гематомы и кровоподтеки, и предположил, что Ватковяка связывали и насильно удерживали. Небольшие продольные раны с кровоподтеками в ткани пищевода и следы вазелина подкрепили его подозрение в том, что мужчине насильно влили смертельный коктейль с помощью трубки. Остальные пробы были исследованы в криминалистической лаборатории в Висбадене, но Хеннинг однозначно констатировал смерть по вине иного лица.

— Кроме этого, место обнаружения трупа не является местом преступления. — Пия раздала коллегам фотографии, которые были сделаны сотрудниками службы по обеспечению сохранности следов. — Кто-то оказался достаточно сообразительным и тщательно подмел пол, чтобы не оставлять никаких следов. Правда, не в полной мере сообразительным, так как ему это пришло в голову только после того, как он уложил труп Ватковяка на пол. Его одежда была вся в пыли.

— Таким образом, у нас уже пятое убийство, — констатировал Боденштайн.

— И нам опять надо начинать с нуля, — добавила Пия удрученно.

Она чувствовала себя совершенно разбитой. Кошмары прошлой ночи, в которой Элард Кальтензее и «парабеллум» сыграли свою устрашающую роль, она ощущала до сих пор. — Если мы вообще хоть немного сдвинулись с места.

Они были единого мнения в отношении того, что убийца Гольдберга, Шнайдера и Фрингс и человек, расправившийся с Моникой Крэмер, были разными лицами. Но Пию разочаровало то, что никто из коллег не разделял ее подозрения в том, что Элард Кальтензее мог быть тройным убийцей. Она должна была согласиться, что ее обоснования, которые она еще в субботу считала абсолютно убедительными, притянуты за уши.

— Все ведь ясно, — сказал Бенке. Он приехал ровно в семь и сидел угрюмый, с опухшими глазами, за столом в переговорной комнате. — Ватковяк прикончил троих стариков, чтобы заполучить деньги. Потом рассказал об этом Монике Крэмер. Когда она пригрозила, что выдаст его, он ее убил.

— А дальше? — спросила Пия. — Кто убил его?

— Понятия не имею, — сказал Бенке мрачно.

Боденштайн поднялся, подошел к доске, висевшей на стене, которая сверху донизу была исписана и увешана фотографиями с мест преступления, скрестил руки за спиной и стал критически рассматривать причудливые линии и круги.

— Сотрите, пожалуйста, всё, — обратился он к Катрин Фахингер. — Начнем все сначала. Где-то мы ошиблись.

В дверь постучали. Вошла сотрудница охраны.

— Для вас есть работа. Вчера ночью в Фишбахе причинено опасное телесное повреждение. — Она подала Боденштайну тонкую регистрационную папку. — У пострадавшего множество колотых ран в верхней части туловища. Он лежит в больнице в Хофхайме.

— Еще и это, — проворчал Бенке. — У нас и с этими пятью трупами работы по горло.

Его брюзжание ничего не дало. Это был участок отдела К-2, не зависимо от того, сколько убийств ждали своего расследования.

— Сожалею, — сказала охранница, в голосе которой не было ни капли сожаления, и вышла.

Пия протянула руку за папкой. Ни в одном из пяти убийств дело не продвинулось вперед. Они были вынуждены ждать результатов лабораторных исследований, а это могло занять несколько дней и даже недель. Стратегия Боденштайна — не допускать прессу к расследованию — имела существенный недостаток: не было никаких наводок со стороны населения, на которые они могли бы отреагировать, ни бессмысленных, ни полезных. Пия пробежала протокол патрульной службы, которая выехала на место по анонимному экстренному вызову в 2:48 и обнаружила тяжелораненого мужчину по имени Маркус Новак в его разоренном офисе.

— Если никто не возражает, я займусь этим. — Пие не особенно хотелось весь день сидеть без дела за письменным столом в ожидании результатов из лаборатории и испытывая на себе негативное воздействие Бенке. Да и с собственными мрачными мыслями лучше бороться активной деятельностью.

Час спустя Пия разговаривала с главным врачом отделения пластической хирургии больницы в Хофхайме. Доктор Хайдрун ван Дийк выглядела утомленной после бессонной ночи, под глазами у нее были темные круги. Пия знала, что врачи, дежурившие по выходным, нередко имели нечеловеческую нагрузку, работая по двадцать семь часов в смену.

— К сожалению, я не знаю никаких подробностей. — Врач достала историю болезни Новака. — Только следующее: это не была обычная ресторанная драка. Типы, которые его так изуродовали, знали, что делали.

— Почему вы так решили?

— Его не просто поколотили. Его правая кисть расплющена. Прошлой ночью мы его экстренно прооперировали, но я не уверена, что нам не придется производить ампутацию.

— Акт мести? — Пия наморщила лоб.

— Скорее пытка. — Доктор пожала плечами. — Это были профессионалы.

— Его жизнь вне опасности? — спросила Пия.

— Состояние пострадавшего стабильно. Операцию он перенес хорошо.

Они шли по коридору, пока доктор ван Дийк не остановилась перед дверью, за которой слышался возмущенный женский голос.

— …вообще делал в это время в офисе? Где ты был? Скажи же, наконец!

Крик оборвался, когда врач открыла дверь и вошла в палату. В большом светлом помещении стояла только одна кровать. На стуле, спиной к окну, сидела пожилая женщина; другая дама, как минимум лет на пятьдесят моложе ее, стояла перед ней. Пия представилась.

— Кристина Новак, — сказала та, которая была моложе.