— Слышал о Хаскелле?

— Никто от этого не застрахован. Теперь столько развелось бандюг.

— Да, конечно, Джимми.

— Это ведь немного выравнивает шансы команд на поле, Бобби?

— Это уж точно, Джимми.

— Видишь, и ты со мной соглашаешься.

Боб осторожно проговорил:

— Джимми, кто-то послал моей бывшей жене фото моей дочери — Робин. Ее сняли в четверг, когда она выходила из дома и направлялась в школу. И сделал этот снимок человек, сидевший в автомобиле. Машина эта потом почему-то резко сорвалась с места и круто развернулась прямо перед девочкой. Робин даже подумала, что автомобиль может выскочить на тротуар и сбить ее.

— Послушай, Бобби, о неумелости водителей Нью-Джерси просто легенды ходят. Ты же знаешь.

— Джимми, лучше будет, если ничего плохого не случится с моей дочерью. Этого я не хочу.

— Бобби. Я не знаю, что ты имеешь в виду. Скажи мне лучше, когда там твоя бывшая женушка станет судьей? Когда она уйдет, наконец, из прокуратуры? Наверное, тогда, когда прекратит совать нос в дела других людей, а?

Боб понял, что на свой вопрос он уже получил исчерпывающий ответ. Кто-то из ребят Джимми сфотографировал Робин. И он, Боб, должен будет позаботиться о том, чтобы Керри прекратила расследование дела Реардона. Кроме того, лучше будет, если и он сам кое-что сделает, а именно: обеспечит оправдание Джимми.

— Добрый день, Джимми. Привет, Боб.

Боб поднял глаза и увидел своего тестя, Энтони Бартлетта. Тот сел за стол рядом с Джимми.

— Жаль Хаскелла и Янга, — заметил Бартлетт.

— Трагичный случай, — согласился Джимми.

Как раз в этот момент секретарь суда жестом пригласил обвинителя, а также Боба и Бартлетта в комнату судьи. Судья Бентон поднял на вошедших хмурый взгляд.

— Думаю, вы все знаете о трагедии, происшедшей с господами Хаскеллом и Янгом.

Все опечаленно закивали.

— Как бы это ни было трудно, я считаю, что, коли суд уже продолжается два месяца, он должен идти дальше. К счастью, присяжные изолированы от внешнего мира, и новости эти до них не дойдут. Не дойдут до них, таким образом, и слухи о некоей возможной причастности к случившемуся мистера Уикса. Я просто сказал присяжным, что отсутствие господ Хаскелла и Янга они должны понимать как указание на то, что в их задачу теперь более не входит рассмотрение дела против господина Хаскелла.

— Я попросил присяжных не обсуждать исчезновение одного из обвиняемых. Так, чтобы это не оказало какого-либо отрицательного воздействия на ясность их суждения по делу против господина Уикса.

— Есть вопросы? Нет. Что ж, тогда давайте продолжать работу.

Когда присяжные вошли в зал суда и заняли свои места, Боб отметил вопросительные взгляды, которые каждый из них бросал на пустые стулья Хаскелла и Янга. Коль уж судья попросил их не отвлекаться на рассуждения по поводу отсутствия Барни, подумал Боб, они только об этом сейчас и размышляют. При этом Боб прекрасно мог себе представить, что первое, что пришло каждому из них в голову, — то, что Барни просто сдался и признал свою вину. «Что ж, это нам не может помешать», — успокоил себя Боб.

Довольный столь благоприятным для защиты умозаключением, Боб перевел взгляд на присяжного «номер 10» — на госпожу Лилиан Вагнер. Он знал, что эта Вагнер — известная в городе активистка всевозможных общественных движений, страшно гордящаяся своими образцовым мужем и сыновьями, своим завидным социальным положением, — может стать для Уикса источником больших прибылей. Так почему же Джимми тогда попросил дать согласие на ее кандидатуру?

Этого Боб не знал. Как не знал и того, что один из «компаньонов» Джимми Уикса как раз накануне изоляции присяжных от внешнего мира установил контакт с членом жюри «номер 2» — Альфредом Уайтом. Уикс узнал, что у Уайта была смертельно больная жена, и что он почти разорился на оплате медицинских счетов. В такой ситуации совсем было отчаявшийся господин Уайт с готовностью принял 100.000 долларов в обмен на голос в поддержку невиновности господина Уикса.

Керри беспомощно оглядела кипу досье, громоздящихся на тумбочке рядом с ее рабочим столом. Она понимала, что скоро ей придется взяться и за них. Пришло время распределять новые дела среди сотрудников прокуратуры. Кроме того надо было обсудить с Френком или Кармен, его первым заместителем, условия переговоров с некоторыми обвиняемыми, согласными давать показания. В общем, ей предстояла очень большая работа, и именно на ней Керри, как она и сама понимала, следовало сейчас сосредоточить все свое внимание…

Вместо этого Керри попросила секретаршу попытаться дозвониться до доктора Крейга Райкера, психиатра, к которому в ходе различных процессов Керри не раз обращалась как к свидетелю обвинения. Касалось это в основном дел об убийствах. Райкер был опытным, серьезным специалистом, чья жизненная философия, кроме всего прочего, была весьма близка взглядам Керри. Он считал, что, хотя жизнь и наносит порой человеку тяжелые раны, он должен эти раны зализывать и продолжать жить дальше. Особенно важно для Керри было еще и то, что доктор Райкер обладал поразительной способностью снимать с обстоятельств того или иного дела пелену медицинского жаргона, которую порой пытались напустить психиатры и психологи, вызванные в суд защитой.

Особенно понравилось Керри то, как однажды в суде, отвечая на вопрос, не является ли обвиняемый сумасшедшим, доктор сказал: «Конечно, является. Но это вовсе не значит, что он не отвечает за свои действия. Он прекрасно знал, что делает, когда вошел в дом своей тети и убил ее. А все потому, что он просто-напросто накануне успел прочесть тетино завещание».

— Доктор Райкер занят с пациентом, — сказала Керри секретарша. — Он перезвонит вам без десяти одиннадцать.

Ровно без десяти одиннадцать Джанет сообщила Керри, что ее спрашивает доктор Райкер.

— Что случилось, Керри?

Керри рассказала ему о том, как доктор Смит делает своих пациенток похожими на дочь.

— При этом он так упорно и основательно отрицал, что делал своей дочери операцию, — добавила Керри, — что это действительно может оказаться правдой. Ведь он мог отправить ее на операцию к кому-то из своих коллег. Может быть, таким образом он просто пытался справиться с постигшим его горем?

— Если это — форма противостояния горю, то она достаточно необычна, — сделал заключение Райкер. — Ты сказала, что он не видел свою дочь с детских лет?

— Верно.

— А потом она просто взяла и в один прекрасный день заявилась к нему?

— Да.

— А что он вообще за человек, этот доктор Смит?

— Достаточно выдающаяся личность.

— Живет один?

— Не удивлюсь, если так оно и есть.

— Керри, мне надо бы узнать о нем побольше. И, конечно, мне хотелось бы выяснить, оперировал ли он все же свою дочь или нет. Или же действительно послал к коллеге. А может, она вообще пришла к нему уже после операции?

— О последней вероятности я даже не подумала.

— Видишь ли, если, я повторяю, если, он и правда встретил Сьюзен после стольких лет разлуки, увидев перед собой какую-нибудь простушку или даже просто некрасивую молодую женщину, сделал ей операцию и тем самым превратил в красавицу, если творение его ему очень понравилось, то тогда мы вполне можем иметь дело со случаем эротомании.

— Это еще что такое? — спросила Керри.

— Понимаешь, это понятие достаточно широкое. Но если предположить, что одиноко живущий доктор встречает свою дочь после стольких лет, делает из нее богиню красоты и понимает, что создал нечто изумительное, неповторимое, то тогда все это действительно может укладываться в обозначенную мною категорию. Такие люди обычно бывают очень ревнивы к своим творениям и даже влюбляются в них. Подобные психические расстройства встречаются часто у людей, пораженных манией преследования.

Керри вспомнила слова Дейдры Реардон о том, что доктор Смит относился к Сьюзен как к прекрасной вещи. Она рассказала доктору Райкеру, как Смит однажды стер грязное пятнышко с лица дочери, а потом отчитал ее за недостаточно внимательное и бережное отношение к своей красоте. Она также поведала ему о разговоре Кейт Карпентер с Барбарой Томпкинс, о том, что пациентка Смита всерьез опасалась преследований доктора.