А что? Разве не охраняли они верой и правдой нашу улицу? Не бодрствовали морозными ночами, чтоб нам спокойно спалось, не гоняли всяких чужаков с этой вот ресторанной террасы? К тому же Шпедегуцеру на днях исполнилось три года. Или восемь. А тот официант с посиневшими губами, который вышел, неся изящно свернутые салфетки, на площадку и сделал ртом сначала как карп, которого поймал Атос летом, а потом как знакомая ворона Шпедегуцера: «Кха-а-а!..» Ну так он новенький, просто не знаком еще с мушкетерами.

Ничего. Мушкетеры — ребята контактные, общительные. Еще познакомятся. И будут радостно мотать ему хвостами и провожать ночью домой после тяжелой смены. И в глазах их он увидит однажды свет истинной верности и любви…

Одна говорящая голова по телевизору сообщила, что мы в нашей стране все находимся в гражданско-правовых отношениях. Потом голова долго расшифровывала, что это значит. Из чего я поняла, что могу подать в суд на всякого, кто меня обидит или посягнет.

Я понятливая. Вполне. Но у меня в жизни две беды. Во-первых, я доверчива. А во-вторых, всегда ищу ответы на риторические вопросы.

Для начала — пример из во-первых. Вот взять, допустим, сонник. Там написано: если во сне увидеть идиота — вам предстоит разговор с ученым и мудрым собеседником. И я поверила. Легла спать. Снится мне мой сосед дядя Коля — пьяница, матерщинник, кляузник, анонимщик. Идиот по всем параметрам, симптомам и показаниям. Утром — беседа с ним же. С ученым и мудрым человеком, как сказано в соннике.

Вообще-то дядя Коля, если в состоянии говорить, только риторические вопросы и задает. А я отвечаю. Он задает. А я отвечаю.

Он:

— Да кто ты така-а-а-я?

Я — терпеливо: имя, фамилию, данные паспорта — говорю, пришла снова на вашего петуха жаловаться.

А он:

— Да что ты о себе возомни-и-ила?

А я так скромно о себе. Но с уважением. Говорю: мол, я отоларинголог. Врач ухо-горло-нос по-вашему. Уберите петуха, говорю. Закройте, зарежьте, в конце концов.

А он:

— Я грынпис, по-яла, уха-горла-нос?!

Я киваю. Конечно, поняла. А что тут непонятного. Дядя Коля — гринпис. И петуха своего из-за меня убивать не собирается.

И все бы ничего. Курочки у него такие ладненькие — то ли австрийские, то ли немецкие, — как хризантемы белые. Переступают важно, неторопливо, приседают в реверансах. А вот петух — мерзавец редкостный. Гребень набок скошен. Глаз серийного убийцы. Мотается по двору осатанело, раздает тычки, провоцирует скандалы и интригует. И между прочим, главным своим делом не занимается. Иногда погонится за какой-нибудь из своих фрейлейн, но как-то без интереса, больше по причине невнятных задач, поставленных природой, но напрочь им забытых.

Зато моя собственная жизнь с появлением петуха изменилась. Этот убивец на меня охотится. На меня лично. То ли развлекается, то ли интерес какой имеет. Иногда бродит, в траве копается, обдумывает какую-нибудь философскую концепцию. (Сомнительную, судя по выражению его петушьего лица.) А тут выхожу я. Ему на радость. И всем соседям, кто утром на работу не ходит. Убивец встряхивается, вздыхает глубоко, издает боевой клич «А-ха!» — и мчится прямо на меня с клекотом, топая, как пехота на параде. С какими целями он мчится, я не знаю — он меня пока еще ни разу не догнал. Но стресс этот — каждое утро. И гоняется он только за мной. К мужу, детям, собаке нашей он совершенно равнодушен. А у меня уже невроз. У меня уже бессонница. Я даже от петушиного крика в мультфильмах дергаюсь.

Ну, на счастье, говорящая голова в телевизоре мне сообщила, что мы все находимся в гражданско-правовых отношениях. Вот я и позвонила участковому. Представилась. Говорю, вот такая ситуация, говорю, я врач, говорю, отоларинголог. Ухо-горло-нос по-вашему. Меня петух преследует, проходу не дает. Пристал — сил нет. Петуший хозяин не реагирует. Только вопросы задает и не реагирует. Помогите! А участковый мне:

— Вы чего, женщина?!

То есть вопрос задает риторический.

Я объясняю — чего. Думаю, может, он не расслышал. Говорю: я врач-отоларинголог, живу — никого не трогаю, не обижаю, а петух соседский преследует. Невроз.

А участковый опять вопрос. И опять риторический:

— Вы что хулиганите?

— Что значит «хулиганю»? Ничего я не хулиганю.

Участковый рассердился, мои данные записал и сказал, что со мной разберется и еще покажет, как в милицию звонить и хулиганить. Я хотела ему сказать, что мне не надо показывать, как хулиганить и как звонить в милицию. Меня надо от петуха оградить. Но участковый уже трубку бросил.

Тем временем я каждое утро выхожу под охраной мужа, сына и дочери. Они меня плотным кольцом со двора на работу ведут. А петух вокруг топчется и гневно курлычет. А после работы я во двор сначала заглядываю — есть убивец или нет — и тогда молнией несусь к своим дверям. А он обычно караулит: мчится, догоняет.

Однажды так нервничала, оттого что придется, домой возвращаясь, от петуха удирать, что забыла зеркало свое медицинское с головы снять. Так и шла по городу, как Царевна Лебедь: а во лбу звезда горит. Люди оборачивались.

Муж мой — он сейчас второй институт заканчивает, юридический, — как-то и спрашивает:

— А чего он за тобой бегает, ты знаешь?

Не интересовалась, говорю.

— А ты, — говорит муж, — возьми завтра палку побольше, дождись и — как побежит — выясни, с какой целью он на тебя несется. А если нападать начнет, ты его палкой — хрясь! — в пределах дозволенной самообороны. А мы рядом будем. Если ты не справишься, мы его добьем.

Ну так ясно же, что он не мириться ко мне бежит. Он клевать бежит. Как минимум. Но с мужем согласилась. Так жить нельзя: я уже и туфли на каблуках забыла когда надевала. Все джинсы, кроссовки, чтоб удобней бегать. Мне на работе замечания стали делать, что одеваюсь как на субботник. Побегали бы они с мое по утрам — поглядела бы я на их униформу.

Вечером сонник читаю на сон грядущий. Если увидеть во сне агитатора, то ваше несбыточное желание исполнится. А если архиерея, то будет вам радость. А если аэроплан, то будет вам счастье и перемена положения к лучшему. В идеале, конечно, хорошо бы ночью увидеть во сне агитатора и архиерея на аэроплане. Но мне опять ничего не снилось. Поскольку не спалось. И все из-за какого-то петуха. И не сложившихся с ним гражданско-правовых отношений.

Наутро, вооружившись древком от старой лопаты, которой муж зимой крылечко чистит от снега, я в сопровождении семьи медленно вышла во двор и неторопливо двинулась к воротам. Петуха не было. Я остановилась. Куры гуляли, кланялись, кудахтали. Петух не появлялся. Я покашляла. Тихо. Я громко сказала:

— Здрасте, дядя Коля!

Никто не бежал, не верещал «А-ха!». Дядя Коля сидел в открытом окне, уже изрядно во хмелю.

— А петух где? — спрашиваю.

— А тебе какое дело? — склочно выставил подбородок дядя Коля, добавив к вопросу несколько нецензурных вопросительных знаков.

Вопрос риторический. Но не для меня. Объясняю вежливо: петух меня преследовал, а сейчас его нет. Где?

Наверное, впервые на вопрос «А тебе какое дело?» дядя Коля получил человеческий ответ. Он шмыгнул носом, ударил себя в грудь и просипел сквозь пьяную слезу.

— Нету Пети. Нету!!! — заголосил дядя Коля. — На лапшу пустили его! — Тут голос дяди Коли окреп: — А чего ж он долг сполнять не хотел?! За всякими… — дядя Коля мотнул подбородком в мою сторону, — бегал, а за курями — нет! И так будет с каждым! — величественно поднял дядя Коля указательный палец, а другой рукой сгреб в охапку и выбросил в окно своего старого черного шкодливого кота.

Кот отряхнулся, покрутил огромной головой и, грациозно вспрыгнув на выступ нашего подоконника, ловко залез в форточку и исчез в моей квартире.

Когда мы, толкаясь, вбежали к себе, кот уже сидел на плите и, сдвинув крышку с кастрюльки, водил лапой в еще теплом, утром сваренном супчике. Если попадалась картошечка или морковка, он брезгливо ее стряхивал обратно в кастрюлю. А если фрикаделька — ел прямо с когтя.