не с «желтой кофтой» Маяковского (Есенин тоже

откровенно величал себя скандалистом), а где-то,

скажем, со времен наскальной живописи, когда пе-

щерного художника вместо изображения тривиаль-

ных охотничьих сцен потянуло на изображение

неких экстравагантностей, шокировавших устояв-

шуюся к тому времени мораль. И, глядишь, о ху-

дожнике заговорили... В том числе и... дубинками

по его горбу. А в итоге — вкушение славы всегда в

какой-то мере — осознанный мазохизм, доброволь-

ное самоистязание.

Надо бы назвать современных скандалистов от

литературы поименно, но ведь они небось только

этого и ждут. Страдающие комплексом Герострата в

искусствах любят потоптаться и наследить, скажем,

на белоснежном имени Пушкина, совершая с ним

этакие злодейские прогулки по страницам печати,

или выступают на стотысячной аудитории разодеты-

ми заморскими петушками, попутно употребляя в

своих лирических стихотворениях выражения из

уголовного обихода, свергают «авторитеты», чтобы

с судорожной поспешностью занять их пьедесталы,

мажут дегтем раскрепощенного хамства националь-

ные святыни, короче говоря, ведут себя суетливо,

даже болезненно, на манер бесноватых. Так что и

осуждать их вроде бы грех. И дело не только в «би-

сере», которым не стоит одаривать всех подряд, но и

в эффекте стаи: общаясь с волками, начинаешь не-

вольно подвывать им.

Но главное, видите ли, никого не хочется оби-

жать. Из соседей по веку. И — обнажать. Как на боль-

шой дороге. Современный литпроцесс — это тоже,

видите ли, река, поток. Но ведь современная река

больна. Мутны ее воды и ядовиты. И подтверждени-

ем тому эти строчки, не лишенные дьявольского сар-

казма.

Вчера, побывав у своего отца и прочитав ему де-

сяток страниц, завершающих эту книгу, я несказан-

но был поражен тем, как воспринял он мои сумбур-

ные размышления. О, девяностолетний старец не

стал копошиться в словесных частностях, он ударил

меня под дых и едва не свалил. Как медленно заки-

пал я, наливаясь испарениями гордыни... И все ж таки

устоял, утихомирил ретивое, загнал его в угол, в тот

самый, темный, подвальный угол «нутра натуры».

— Знаешь! — кричал отец. — Знаешь, чего у те-

бя нет?! В сочинении твоем литературном?! Любви!

Любви не слышно... Тепла ее милосердного! Накру-

чено, наверчено, а любви не слыхать! Все слова да

слова, Бог да Бог! А ты вот сам не будь плох! Для

людей Бог — это Любовь!

Отец кричал минут пятнадцать. Мне показалось,

что с ним случилась истерика. И когда он внезапно

затих, озираясь и виновато обхватывая голову ладо-

нями, понял я, что это он — тоже от... любви. Ко мне,

к моей судьбе. Вот он ощутил на страницах писани-

ны холод, иней безлюбия и — воспылал протестом!

И вряд ли его тревога вызвана одним только чуж-

дым ему набором слов, которым воспользовался я в

сочинении. Что слишком редко воспроизводил на

бумаге слово Любовь — не в этом дело. А дело, ско-

рей всего, в дыхании моего письма. Дыхание моего

письма показалось ему тяжелым, отягощенным раз-

личными вредоносными примесями. А легкого дыха-

ния не получилось. Из-за несвободы моей от... не-

любви. Из-за неочищенности моей крови, нервных

клеток и узлов от земных примесей.

Дыхание стиля. Дефицит добра в «механизме»,

осуществляющем сие дыхание. Переизбыток трекля-

того «эго», себя любимого. Житие по Декарту: если

Бога нет, то я — Бог! Стоит хотя бы памятью огля-

нуться — из конца в начало века, чтобы явственно

ощутить некую аритмию стиля, зацепившись взгля-

дом и слухом за прерывистое дыхание русской про-

зы и поэзии времен Великих Потрясений. Кристал-

лически собранный и одновременно язвительный

стиль Василия Васильевича Розанова, особенно в

его письмах, в «Уединенном» и «Опавших лис-

тьях», стиль и тон поэзии Марины Ивановны Цве-

таевой, где короткая рваная фраза, вся в точках и

сломах строка ее стихотворений, то есть письмо, в

котором как бы захлеб «ветром времени», явствен-

ные акценты литературного мышления двух ярчай-

ших стилистов ущербной, убиенной России, где и в

Розанове, и в Цветаевой прежде всего — лирика

мысли, изнасилованной благими намерениями «дру-

зей народа», превративших чуть позже тот самый

народ в запуганную, окольцованную колючей прово-

локой «субстанцию», а миллионы и миллионы из-

бранных — в так называемых «врагов народа».

И тут же захотелось высказать ересь: с возвраще-

нием (обнародованием) трудов В. В. Розанова, Н. Бер-

дяева, К. Леонтьева, Вл. Соловьева, П. Флоренского,

Н. Ф. Федорова, Н. Гумилева, В. Ходасевича, Геор-

гия Иванова и др. нам не столько дают, сколько