еще, и весь зал, как какой-нибудь итальянский пар-

ламент, делился на эксцентрические секторы и сек-

ции, аплодируя локально, выборочно, то есть тому

или иному направлению в стихописании. Чем-то

прелестным, наивно-восторженным пахнуло от

этого кипящего и бурлящего мыслями и образами,

ритмами и претензиями сборища, повеяло чем-то

давним, утраченным, казалось, безвозвратно и вмес-

те с тем вечным, непреходящим, в том числе и за-

ключающим в себе ответ на рубцовские сомнения:

нужны ли кому наши поэтические потуги? Нужны,

нужны. И не только поэтам пишущим, но и поэтам

читающим. Ибо мятущаяся мысль юных мечтателей

и философов, а также образная вязь художников,

изобразителей всех времен и народов растворена в

самих этих народах, и отменить или запретить бие-

ние их пульса никто не вправе. Да и не в силах.

О поэтическом братстве того времени говорит и

тот факт, что все участники Турнира Поэтов рано

или поздно «пересекались» у меня на Пушкинской.

Одни — чаще, другие — реже, но все мы бывали

друг у друга. И не только участники турнира. Анд-

рей Битов и Юра Шигашов, Володя Бахтин и Борис

Бахтин (сын Веры Пановой), Давид Дар и Глеб Се-

менов, Игорь Ефимов и Кирилл Косцинский, Вла-

димир Максимов и Владимир Марамзин, Владимир

Британишский и Саша Кушнер, и Штейнберги,

Штейнберги... Даже Станислав Куняев наведался

как-то из Москвы или оттуда, где он тогда обитал.

А вот Иосифа Бродского у себя почти не помню,

хотя наверняка заглядывал и он. У Бродского был

свой круг друзей, свое «дупло» имелось.

Гораздо позже, где-то перед самым приездом в

Россию американского президента Никсона и перед

самым отъездом-выдворением из России в Америку

поэта Иосифа Бродского, заглянул я в очередной

раз на улицу Пестеля, где рядом с действующей пра-

вославной церковью Преображения жил будущий

нобелевский лауреат. Мне тогда срочно потребова-

лось прийти в душевное (а также вестибулярное)

равновесие, а ресурсы для оной цели оказались ис-

черпанными, а все средства, ведущие к немедленно-

му исполнению желания (к преображению чисто

физиологического свойства), использованными.

И тогда, очутившись на Литейном, с секунду поози-

равшись и с полсекунды поколебавшись, решил я

подняться к Бродскому, чье окно, расположенное в

«фонаре» старинного многоэтажного дома, призыв-

но мерцало, ничего, кстати, существенного не обе-

щая, ибо сам Иосиф жил крайне бедно, официаль-

ные организации стихов его не только не печатали,

но и как бы не терпели, о чем говорит тогдашнее

гнусное распоряжение — объявить поэта тунеядцем,

судить и выслать его из сиятельного города в про-

мозглую глушь. К моменту, когда я решил небеско-

рыстно навестить Иосифа, поэт из вынужденных

дебрей уже вернулся, мы с ним уже неоднократно

виделись и наши с ним стихи были напечатаны где-

то в Италии — под одной обложкой сборника рус-

скоязычных поэтов. У Бродского в «фонаре» обна-

ружил я тогда еще одного непременного участника

подобных западноевропейского производства стихо-

творных сборников, а именно — Сашу Кушнера. И

сразу понял, что визит мой, деликатно выражаясь,

некстати и что вообще о своем явлении все-таки не-

обходимо предупреждать заранее и т. п.

Ребята сидели при моем появлении скованно, как

птицы на жердочках. Я и не знал, что они... проща-

лись. Перед отбытием Иосифа на другую сторону

планеты. Вдруг показалось, да и по сию пору сохра-

нилось такое впечатление, что «фонарь», в котором

все мы сидели в тот миг, походил на клетку с птица-

ми, которые неожиданно оказались певчими, неожи-

данно для обладателей клетки, и что птицы поют, но

песни их далеко не всем нравятся, тем паче — лас-

кают слух.

Что же касается «восстановления равновесия» —

на бутылку вина мы тогда, все трое, определенно на-

скребли. Но распивать ее направился я один — в

ближайший парадник. И не потому, что мной прене-

брегли или побрезговали, а потому, что в атмосфере

«фонаря» назревали события более масштабные и

непоправимые. В птичьих сердцах бушевала тревога

земной, прижизненной разлуки с городом, улицей,

«фонарем», почти такой же непоправимой, как и

разлука со всем пространством жизни. К тому же в

ресторане «Волхов», расположенном под соседним

зданием на Литейном проспекте, обитатели «фона-

ря» предполагали в ближайшие часы организовать

скромную отвальную, а значит, и в отношении соб-

ственного «равновесия» все у них было впереди.

И вот сегодня, ближе к вечеру, когда я осваивал

эти страницы «Записок», после почти двадцатилет-

него перерыва я вновь увидел Бродского живым —