эти клинья были вставлены. «Николины шкаря-
та! — осенило меня. — За них и спрячу бидон!» Не-
слышно подвинув бидон в сторону Николиных шта-
нов, что свисали с дивана в полутора метрах от хо-
зяина «вкусного» бидона, я поспешил наружу из
воровского тоннеля.
Примостившись затем на диване возле Николы, в
ответ на его настырное, беспощадное: «Ну?!» — шеп-
нул ему на ухо: «Бидон с медом увел!» — «Где би-
дон?» — «У тебя в ногах». Никола заинтересованно
и предельно аккуратно пошарил под собой и, обна-
ружив ворованное, наградил меня теплым, пропах-
шим табаком словцом: «Молоток!»
И только тогда обратил я внимание на человека,
обворованного мной. Это был мальчик лет десяти,
белоголовый, худенький, в неярких веснушках, рас-
сыпанных вокруг загибистой, седлообразной пере-
носицы. Наверняка деревенский житель. В засти-
ранной, неоднократно ремонтированной одежонке с
чужого плеча. Он уже хватился бидона, обнаружил
его исчезновение. Голубые глазенки были широко
распахнуты в тихом ужасе. Я проследил за направ-
лением взгляда паренька: глаза его следили за при-
ближением мужчины в сером ватнике, серых кирза-
чах и такой же серой кепчонке с переломленным ко-
зырьком.
— Тя-я-тя-я... — плаксиво запел, обращаясь к при-
ближающемуся мужику, парнишка, «пролопушив-
ший» бидон с медом.
— Хр-р-е-ен ли тя-ятя! — передразнил сына
отец, который по одному только виду мальца, по
плачущей интонации голоса ребенка, на расстоянии
понял, что стряслась беда, что, пока он ходил в ла-
рек пиво пить, их обобрали, не устерег «гаденыш»
товар. — Хре-ен ли тятя! Разинул варежку, а бидон-
то и увели! — и хвать сынишку за ухо и ну — кру-
тить! Парнишка только вякнул, однако кричать не
стал, терпеливо сносил истязание. Слезы беззвучно
вспыхивали на его щеках.
И тогда моя нога, непроизвольно нашарив под
скамейкой бидон, вытолкнула, катнула его на свет
божий, посудина с веселым песочным писком поеха-
ла, заскользила по отшлифованному подошвами ка-
фелю — прямо к ногам ошалевшего мужика. Он тут
же отпустил ухо мальчика, изрядно опешив, затем
нашарил рукой проволочную дужку бидона и, скло-
нив голову на грудь, с виноватым видом поплелся
прочь из зала ожидания. Сынишка его, перестав
плакать, поспешил за отцом, на ходу вытирая слезы
рукавом рубахи. Я все ждал, что мальчик благодар-
но улыбнется. Однако — не улыбнулся. Оглядывал-
ся он еще не раз, пока добирался до дверей. А вот
улыбнуться не смог. На заалевшем от слез и тревол-
нений лице ребенка не было ничего, кроме недоуме-
ния.
— Т-ты это чего, падла? — спросил меня Никола
змеиным шепотом.
— Жалко малявку, — усмехнулся я как можно
независимее и залихватски, сквозь зубы сплюнул на
общественный кафель. — Мужик ему чуть ухо не
оторвал, сука.
Сейчас, когда я пишу эти строки, то есть сорок
лет спустя после истории с бидоном, за ночным ок-
ном моего садового домика — летнее ненастье: неде-
лю уже льет дождь, шумят тяжелые сочные листья
июньских яблонь, а в двадцати метрах от окна, не-
видимая в белесой ночи, несет свои мутные, припух-
лые от дождей воды Западная Двина; по другую
сторону садового участка, чуть выше, на береговом
взгорке и тоже метрах в двадцати от моего окна, за
кустами орешника, под вековыми могучими сосна-
ми — спит сельское кладбище. По радио сообщили,
что где-то меж звезд нашей галактики летит амери-
канский космический аппарат «Пионер», запущен-
ный в космос шестнадцать лет назад и до сих пор по-
дающий сигналы. На нем имеется табличка с изо-
бражением людей планеты Земля — женщины и
мужчины. По расчетам астрономов, станция будет
двигаться еще около двух миллиардов лет.
Оглядываясь на свой путь, проделанный среди
земных звезд и который, к счастью или сожалению,
завершится куда как быстрее, нежели звездный путь
«Пионера», я ловлю себя на мысли, что путь мои
программировался не ради механического постиже-
ния пространства, это был пугь очищения от сквер-
ны, которой снабжает нас доля земная, путь, кото-
рый предлагает смертному грешная жизнь, словно и
впрямь готовя его к духовному бессмертию.
Вся жизнь моя прошла в труде высвобождения от
многочисленных пороков. Познать радость очище-
ния — вот благо, выше которого не поднимается
даже радость творческая, имеющая «прямой про-
вод» к первородному человеческому изъяну — гор-
дыне, очиститься от коей главное и, чаще всего, послед-
нее желание каждой серьезной мыслящей личности.
Соблазн воровства не прижился во мне. И отри-
нуть его помогли не разум, не трезвые размышле-
ния, а способность сопереживать «потерпевшему»,
