Ну не смогла я, мужик, не смогла...
Отвращение к себе пухло как аневризма. Мало того, что я отвращался сердцем от Робертины, я и сам себе был пакостно противен. Зачем мне все это было, зачем? Не я ли, светясь залысинами, изящный, стройный говорю за кафедрой о европейском одиночестве, выделяя звук “р” в красивых словах – “рроман”, “Веррлен”. Не в моих ли грустных глазах угадывается тоска ангела, оступившегося с небес? Ей богу, я стал относиться к себе так, как относились ко мне мои студенты. Трогательный и прекрасный – что я делал рядом с этой вульгарной, слабоумной особой, которая притязает на мое сердце и гениталии? Зачем это мне, зачем? Отчего я не сдержал в себе демонов похоти? Отчего я не переболел животной тоской пола и не дождался комсовского счастья чистым?
Конечно, я вовсе не желал вернуться к Марине. Безвозвратно погибло не только воспоминание о ложном чувстве, но и самая память о том, что когда-то я играл в него. Теперь мне уж казалось, что я невзлюбил Марину с первой встречи, мне казалось, что так и было, и спроси меня кто, как же случилось, что мы через силу прожили более двух лет, я бы немало был бы удивлен этому откровенному паралогизму. Сейчас мне казалось, что судьба моя – монашеская. Что также, как я не ем зверьков, так же мне надо бежать земной любви. Да, мне казалось, я едва не был уверен в том, что смогу, да-да, я был уверен в том, что смогу – не любить больше. Любить если, то только хрустальной бесполой любовью персонажей Платона. Но на пути к этому платоническому счастью стояла Робертина, Робертина и несть ей конца.
Ты знаешь, я стал давать ей больше денег – больше, чем мог позволить себе. Я продал несколько дорогих книг, которыми был горд как украшением моей библиотеки. Я выпросил денег у отца. Знаешь зачем? Я испугался мысли, которая все чаще и чаще внезапно посещала меня, заставая врасплох, в момент душевного отдохновения на комиссаржевских лицах. А что если ей недостанет денег? Она и так живет впроголодь. Ведь тогда она, верно, опять вынуждена будет вернуться к тому единственному мастерству, ей известному? Смогу ли я, как благородный человек, жить с ней после? Тотчас я понимал, что если эта мысль материализуется, то я уж не смогу называть себя благородным человеком, и нарочито стал пещись о сохранении нашего союза, так для меня не желанного. Однако всякий раз, встречаясь с ней, я с надеждой искал следов ее измены. Ее шея была бела – без следов страсти, она курила “Приму” – никто не позаботился снабдить ее дорогими сигаретами. Она была чиста передо мной, и, как ей казалось, – “Спасена!” Однако же голос с небес уже готов был произнести: “Погибла!”
Я сопротивлялся подлости, я слабоголосо, визгливо старался быть моральным! Но неотвратимая сила влекла меня дальше по жизни – Робертина не поспевала за мной. Секира Разлучительницы собраний и Разрушительницы наслаждений уже была подъята, хотя еще не опустилась. Покамест Робертина сидела в Крюкове, пускала колечки, писала письма.
«ЛЮБИМОЙ мой котярушка думою время прошло достаточно много как я тебе неписала писем вот я и ришила написать тебе свое очередноя письмо надеюся вобиде ты небудеш шутка конешно. ЛЮБИМОЙ мой Арсик прошло всего три дня но я уже по тебе сильно скучаю. Арсик до нашей встречи осталося шесть дней. Ивот я жду недаждуся когда эти шесть дней пролетят и мы снова с табою встретемся и будем единое целоя Арсик поверь мне эти шесть дней для меня тянуца как шесть лет. Это проста не выносима. ЛЮБИМОЙ ты проста представить себе неможешь кокая это мука сидеть и ждать Арсик я надеюся что ты токовоже мнения и обомне если конешно ты меня попрежнему ЛЮБИШЬ Арсик я очень хочю на это надеяца Вить ты у меня единственный кому я могу дорить свою ЛЮБОВЬ я уже обэтом тебе и писала и говорила что ты у меня первый и последний кого я понастоящиму ЛЮБЛЮ не зряжа у нас 5 июня исполница восемь месцев как мы любим друг друга где восемь месецов там и восемь лет будет и чем больша тем лутша Госпоть-бох подарил нам это щастья а мы будем нашо щастья биречь и охронять чтоба с нами неслучилосьба и гдебо бы неболи. Ты просто непредстовляешь себе как сильно я тебя люблю. Конешно я заладила в своих письмах что люблю, люблю тебя но эта так и ненописать этого я немогу потомучто я диствительно тебя сильно ЛЮБЛЮ. Пока тебя нету у меня у меня одно утешения это Пепси-кола. Течение двух дней Понедельника и Вторника глежу на Пепси-колу и вспоминаю наш Арбат. как мы стабою проводиле время Вить это было проста чтота как в сказки. И сищас у нас стабою тожа щасливые встречи и я уверина что остальные нам толька завидуют нашиму с частью нашей любви супружеской.
Когда тебя нет рядом сомной я все время росматреваю твои фотографии и вспоминаю наши щасливыи встречи я вспоминаю каждое твое дыхания, твои поцелуи, твое движения, твои ласки, твое внимания, и все это меня делоит щасливой ЛЮБИЩАМ человеком ты просто непредстовляешь какое я получаю от тебя бложенство я просто растворяюся как сахор в чай. ЛЮБИМИНЬКИЙ мой котярушка мне таг стабою харошо. Конешно мнебо хотелосьба чтоба все это как можно чаще было. Но все зависит от тебя Арсик чтоба наши встречи были чаща я понимаю Арсик что человек ты занетой и всежа если у тебя появица свободный денек подори его мне тем болия сичас лето и утебя будут свободные дни так лутча провиди их сомной конешно если ты хочишь этого ЛЮБИМЕНЬКИЙ мой Арсик я очень надеюся и верю что ты меня попрежднему ЛЮБИШЬ как впервоя нашо знакомство на Арбате тагже сильно и твоя свича ко мне не утухает а горит ярко синем пламеним. Атнесися кмоему письму серьезно и спониманием и обовсем этом что здеся в моем письме нописоно дай мне пожалуста знать хуть в усной форме хуть в письменай форме как тебе будет угодно я очень верю в нашу ЛЮБОВЬ и уверена что ты и я прожевем в мести до самой глубокой старости и все эти годы будут только насыщины счастьям и ЛЮБОВЬЮ.
ЛЮБОВЬ моя я заканчиваю свое письмо надеюся что мы встретимся 5 июня в мой день рождения. Крепко и много раз тебя целую а тагже обнимаю. Твоя любищая тебя Волчара или Лера. Довстречи.
Арсик мне таг хочица побольше время проводить с табою но тыже занет Арсик только недумой что я тебя упрекаю нет невкоем случае я прекрасно понимаю что ты очень загружен работой. А вот ты будеш пасвободния и мы будем видица чаща. Вить правда Арсик?”
XII
– Отойдите в сторону. Что это вы все вьетесь вокруг, точно хотите загнать меня в какие-то сети?
– О принц, если мое участие так навязчиво, значит, так безоговорочна моя любовь.
– Я что-то не понял. Ну, да все равно. Шекспир. Гамлет.
Май был на исходе. Он все длился, длился, и наконец превратился в июнь. Закончилась весна моей любви со Комиссаржевским училищем и должно было начаться лето.
Степе Николаеву разбили морду армяне, так что лица у Степы почти что и не стало. Били три дня подряд. Сначала сорок армян против одного Степы, потом, про требованию Степы драться один на один, его еще раз оттузили, потом в дело вмешались ингуши на правах секундантов и Степа крошил армян поодиночке. Но лица у Степы не было в той степени буквальности, с которой может не быть лица. Я было при встрече посмеялся над ним, оттого только, что плакать казалось мне сентиментальным (небезосновательно, впрочем). Но потом мне стало за Степы грустно и я даже написал ему письмо, как вообще взял себе странную но милую манеру писать студентам письма. Степа, милый Степа! Глядя на то, как он обезображен, я понял, что и он смертен, и мне горько показалось, что ведь и счастье мое нынешнее не вечно, потому что так напрасно и зазря устроен мир. Ах, как жаль мне стало думать о том, что нынешние мои молодые друзья всего лишь мои недолгие попутчики. “Жизненный опыт подсказывает мне, что в лучшем случае Вы исчезнете рано или поздно из моей жизни, как исчезают мужчины, женщины и вещи, либо, (что менее предпочтительно) составите план обыденности, что неизбежно при длительном общении)”, – писал я Николаеву от 29.05. AD 1996. Может быть иной, более благоразумный писатель обошелся бы без упоминания этого факта, несущественного, в общем-то, по отношению к магистральному сюжету моей книги, но это письмо, письмо Степе, что лежит сейчас у меня перед глазами, дает возможность установить наверное дату следующего дня – 30 мая. Этот день впоследствии был назван в нашей с Даней неписаной хронике “День, когда Сеня себя плохо вел”. Может быть, это название и не в полной мере соответствовало действительности, но оно осталось как есть, и ныне, как год назад, я назову его: “День, когда я себя плохо вел”.
