– Здравствуйте, – окликнул Шертон.

Интересно, что сделает сторож, обнаружив ночью на территории зверинца пьяного?

– Кто здесь? – Тихий голос пожилого человека.

– Посетитель. Я приехал издалека, хочу посмотреть на ваших животных. Не откажетесь поужинать? У меня есть кое-какая еда.

– Идите сюда, – позвал сторож, пошире распахнув дверь.

Повозившись с огнивом, он вновь зажег свечу, озарившую комнатушку с грубо сколоченным столом, двумя табуретами и дощатой лежанкой в углу. Шертон извлек из кармана пакет с печеньем и плитку шоколада.

– Угощайтесь, – предложил он хозяину, худощавому старику в поношенной форменной ливрее служащего зверинца. – У вас нет чего-нибудь от перепоя?

– Капустный рассол есть.

Старик ушел, вернулся с кувшином и щербатой глиняной кружкой. На его морщинистых бледных щеках темнели царапины, оставленные опасной бритвой, под левым глазом набухла паутинка капилляров. Взгляд мутноватый, усталый.

– Если пустите переночевать, я заплачу. Неохота пьяному куда-то тащиться на ночь глядя…

– Сюда-то вы как попали?

– Через забор. Меня зовут Арс Шертон.

Он налил себе холодного рассола и осушил кружку.

– Меня Паселей. Я тут теперь и за смотрителя, и за работника, и за сторожа… Из прежних один остался.

– А где остальные?

– Кто куда подались. Сейчас я кьянху заварю…

Кьянха – травяной настой на кипятке, широко распространенный в Облачном мире. Похож на чай. Паселей разжег закопченную медную жаровню в углу, поставил котелок. Шертон понемногу трезвел. За кьянхой с печеньем разговор наладился, и наконец он спросил, выбрав момент:

– Вам тут не страшно?

– Чего страшного-то? Звери не люди, худого не сделают.

– А как же адский зверь?

– А что зверь? Живет себе… – Старик насупился и замолчал.

– Он ведь людей ест?

Паселей продолжал молчать, сосредоточенно размачивая в кьянхе квадратик панадарского печенья. На его лице проступило выражение обиды.

– Простите, – сказал Шертон. – Я понимаю, что вы в этом не виноваты.

– И она не виновата! А про нее все только худое говорят… Что дают, то и ест. Иначе с голоду помрет, потому что ничего другого ей не дадут! Она этого не хочет, да из Обсидиановой ямы ей никак не выбраться, а железные запоры там такие хитрые, вовек не откроешь…

– Вы пытались ее выпустить?

– Найда хоть и зверь, а разумна. Негоже ее в яме держать.

– Как вы ее назвали?

– Найда. Собака у меня была, Найдой звали. Все-все понимала… Потом ее кто-то камнем зашиб, со зла. – Старик вздохнул. – Вот я и зову черного зверя Найдой. Ничего, откликается…

Итак, Нэрренират предпочла сохранить инкогнито. В ее положении это понятно… Однако то, что великая богиня согласилась на собачье имя, Шертона изрядно удивило.

– Я должен потолковать с ней. Потом, когда совсем протрезвею.

– Зачем? – Паселей насторожился. Его взгляд остановился на рукоятке меча, торчащей над плечом гостя. – Вы что же… убивать ее пришли? Думаете, она чудовище? Это люди к ней в яму людей кидают, а сама она никого не тронет! Она добрая! Когда мою внучку… – Его голос вдруг задрожал. – Ветяну мою… Двенадцать лет ей было… Только перед Найдой я и смог выговориться, а люди донесли бы… Что я, мол, враг нищей Халгаты, справедливыми революционными порядками недоволен…

Шертон молчал. Столько боли таилось за мутной поволокой усталости и печали, окутывающей его собеседника, что сейчас он не смел произнести ни слова, опасаясь еще больше разбередить открывшуюся рану.

Паселей тоже замолчал, уставился в угол.

– Я не собираюсь ее убивать, – выдержав паузу, сказал Шертон. – Она меня знает. Я пришел, чтобы освободить ее. Значит, запоры там сложные?

– Несусветно сложные! – встрепенувшись, начал торопливо объяснять Паселей. – Чернокнижное что-то… Защелкиваются легко, а потом не откроешь. Я не одну ночь возился, да все без толку. То ли какое-то особое слово наложено, то ли еще чего… И решетки не перепилишь, они заговоренные – любой инструмент враз тупится.

Маг должен справиться. Шертон потянулся за кувшином, налил еще рассола.

– Когда ее кормят?

– По утрам.

– Я уйду раньше, когда начнет светать.

Паселей вышел в сени, зачерпнул котелком воды из ведра, опять поставил на раскаленную жаровню.

– Это люди творят зло, а не звери, – заговорил он, опершись локтями о стол. – Внучку мою Ветяну… Надругались над ней, она слегла в горячке и на десятый день умерла. И никто не в ответе… Ходил я жаловаться, суда просил, а мне от ворот поворот: мол, раз это сотворили гвардейцы из неимущего люда, нельзя их судить, потому как раньше их много притесняли и тем самым они заслужили снисхождение. Это, мол, революционная справедливость, которую принес Благодетель! Вот так у нас теперь… А кто недоволен, тот враг.

– В яму спуститься можно? – выждав, спросил Шертон.

– Можно. Человек-то сквозь решетку пролезет, и лестница там привязана. Я как раз к ней собирался, к Найде, как вы появились. Мы часто разговариваем. Я рассказываю ей про дела в Суаме, а она, поверите ли, все выслушает и тут же скажет, как дальше дела пойдут. И ведь всегда угадывает! Она это называет мудреным словечком – анализ. Вот так-то, животное иногда поумней человека будет…

– Она не животное.

– Вот-вот, и я говорю, разумное создание! А ее в яму засадили, как дикого зузага. Между прочим, Найда меня надоумила, как сделать, чтобы зверей наших кормили. Вначале-то революционное правительство без довольствия зверинец оставило, я уж на помойках начал промышлять… Пожаловался ей. Она меня порасспрашивала, а потом велела написать в Палату прошение о признании животных бывшего королевского зверинца нищими животными. Мне это чудно показалось, а она говорит: мол, чтоб у них выиграть, надо сыграть по их правилам. Я тогда прямо в яме, под ее диктовку, накорябал бумагу. И что бы вы думали?.. – Старик сделал паузу. – Помогло! Выдали грамоту с печатью о том, что наши звери – нищие звери, и поставили на государственное довольствие! Теперь хоть и худо-бедно, а каждый день зверье кормим. У меня два паренька-помощника есть, днем приходят, а по ночам я тут один остаюсь. Да оно и хорошо, можно с Найдой поговорить…

– Пошли к ней! – Шертон поднялся.

Теперь он был в форме для объяснений с богиней.

Паселей зажег мутный фонарь, погасил жаровню, задул свечу, и оба вышли в ватную темень. В скудном свете чернели прутья клеток, блестела вода в небольших круглых бассейнах. Под ногами поскрипывал гравий. В одной из клеток кто-то зарычал, почуяв чужака.

– Ну, тихо, тихо… – повернувшись в ту сторону, успокаивающе пробормотал сторож.

Свернув, они оказались на просторной открытой площадке. Блики света скользнули по полированному камню.

– Вот она, яма-то. – Старик поставил фонарь на бортик и позвал: – Найда!

Яму перекрывали две толстые литые решетки, одна над другой. Под второй свет дробился, отражаясь от узких сверкающих плоскостей. Внизу пошевелилось что-то большое и черное.

– Ты не один, Паселей? – спросил хорошо знакомый Шертону хриплый голос.

– Со мной тут человек… – Сторож оглянулся на гостя.

– Нэрренират, это я.

– Шертон? Надолго же ты исчез…

– Я нашел врата-выход и вернулся за тобой. Сейчас я спущусь к тебе. Где лестница?

– Вот, – показал старик. – Осторожно, там на решетке ножи.

Перебравшись через скользкий бортик, Шертон сбросил в яму веревочную лестницу, и через мгновение его подошвы коснулись каменного пола, устланного соломой. Следом за ним, прицепив фонарь к поясу, полез Паселей.

– Вот уж не рассчитывала, что мы с тобой еще когда-нибудь встретимся! – насмешливо хмыкнула Нэрренират. Она лежала, наполовину свернувшись, возле идеально отполированной обсидиановой стенки.

– Когда ты забралась в винный погреб, я пытался отговорить тебя от идеи напиться в стельку. Если помнишь, ты послала меня подальше. И я не обещал, что буду вызволять тебя, если ты по пьянке попадешь в неприятности.