Теории текста касаются и авторы учебных книг по лингвистическому или филологическому анализу текста.

Чаще всего исходят из того, что текст – это любая знаковая система, которая способна быть (или в действительности есть) носителем смысловой информации и имеет языковую природу.

Для филологического анализа важно иметь в виду, что текст по своей природе полифункционален: он и средство коммуникации, и способ хранения и передачи информации, и отражение психической жизни индивида, и продукт определённой исторической эпохи, и форма существования культуры, и отражение определённых социокультурных традиций. Список функций указанными не ограничивается [Прохоров 2009: 12].

Основание для существования текста – наличие в нём смысла. Смыслы – это то, что делает знаковую систему текстом [Налимов 2000: 16].

Смысл слова, пишет Л. С. Выготский, представляет собой совокупность всех психологических фактов, возникающих в нашем сознании благодаря слову. Смысл слова оказывается динамичным, текучим, сложным образованием, которое имеет несколько зон различной устойчивости. При этом значение есть только одна из зон того смысла, который приобретает слово в контексте речи. Зона эта наиболее устойчивая, унифицированная и точная. Слово, продолжает психолог, в различном контексте легко изменяет свой смысл. В отличие от смысла, значение неподвижно и неизменяемо и при всех изменениях смысла слова в различном контексте остаётся устойчивым [Выготский 1982: 346]. Слово, взятое в отдельности и в лексиконе, обладает одним значением, которое есть только потенция, реализующаяся в живой речи, в которой это значение является только камнем в здании смысла [Там же: 347]. Различие между значением и смыслом Л. С. Выготский демонстрирует на примере крыловской басни «Стрекоза и Муравей». Слово попляши имеет определённое и постоянное значение (см. в словарях глагол плясать), но, завершая басню, оно означает «веселись» и «погибни» [Там же: 347]. У существительного мужчина есть словарное значение, которое в конкретных речевых конструкциях переосмысляется. Ср. Не плачь! Будь мужчиной! и Вот это мужчина! По-разному можно переосмыслить фразу Женщина есть женщина.

Между значениями слов и смыслами текста существуют сложные диалектические отношения: с одной стороны, статические значения слов, упорядоченный синтаксис и однозначные грамматические категории, а с другой – сложная, подвижная система семантических полей, обретающая свои динамические особенности в процессе коммуникации.

Смыслы не сводятся к сумме значений слов в тексте, хотя порождаются эти смыслы реальной комбинацией слов, отсюда известные «муки творчества», поиск необходимых слов («Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды»).

В тексте не только рассказывается, но и осмысляется. Смыслы – это то, из чего создаются тексты с помощью языка. Тексты – это то, что создано из смыслов с помощью языка. Язык – это средство, с помощью которого из смыслов рождаются тексты [Налимов 2000: 283]. Заметим, что смысл присущ не только тексту, он может наличествовать в слове, предложении и даже в графеме. Откуда берутся смыслы? «Смысл словам придаёт определённая практика», – отвечает философ [Витгенштейн 1994: 490].

Смысл – ключевое слово филологии. Современный филолог пишет: «…Я позволю себе филологию трактовать как всю область гуманитарного знания, изучающую выражение смыслов на естественном языке» [Перцов 2009: 109].

Для любого внимательного читателя очевидна неоднослойность как фундаментальное свойство художественного (возможно, и любого другого) текста.

М. М. Бахтин размышляет о двух полюсах текста. С одной стороны, говорит он, за каждым текстом стоит система языка, которой в тексте соответствует всё повторимое и воспроизводимое, всё, что может быть дано вне данного текста. С другой, каждый текст как высказывание является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым, относящимся к истине, правде, добру, красоте, истории. Причём первое по отношению ко второму является материалом и средством. Второй полюс, присущий самому тексту, раскрывается только в ситуации и в цепи текстов [Бахтин 1986: 299].

На примере живописного полотна о неоднослойности рассуждает испанский философ Х. Ортега-и-Гассет: «…Первое, с чем мы сталкиваемся, – это мазки на холсте, складывающиеся в картину внешнего мира; этот первый план картины ещё не творчество, это копирование. Но за ним брезжит внутренняя жизнь картины: над цветовой поверхностью как бы зыблется целый мир идеальных смыслов, пропитывающих каждый отдельный мазок; эта скрытая энергия картины не привносится извне, он зарождается в картине, только в ней живёт; она и есть картина» [Ортега-и-Гассет 1991: 61].

Мысль Х. Ортеги-и-Гассета развивается современным искусствоведом, который пишет об ауре произведения искусства, о неуловимом переливе красок, который создаёт самые сокровенные отношения человека к миру, о том, что едва заметная деталь может стать источником зарождения напряжённого переживания, что между видящим и видимым возникают эмоциональные токи [Кривцун 2010: 112–113].

«…Над текстом витает ещё некий метасмысл, который и превращает текст из простой знаковой системы в систему художественную», – утверждал замечательный русский филолог [Лихачёв 1979: 37].

Актёр Валерий Золотухин в интервью по поводу написанной им книги «Секрет Высоцкого» сослался на литературоведа В. Н. Турбина (1927–1993), искавшего метод научно-художественного анализа литературы и предложившего понятия «микротекстология» и «макротекстология», и прокомментировал их так: «Микротекстология имеет дело с тем, что сказал писатель, поэт. Макротекстология – с тем, что сказала эпоха, нация». Вывод актёра и автора книги: Высоцкий обладал поэтическим даром в сильной степени макротекстологического свойства. Поэтический дар Высоцкого в том, что его языком говорила эпоха [Золотухин 2002: 43: 3].

Неоднослойность объясняют тем, что любой текст невозможно изъять из мира культуры, вне которого они теряют свою значимость. На этом настаивал С. С. Аверинцев: филология – путь выяснения культуры через язык и анализ текста. Отсюда его представление о двух полюсах филологии: скромнейшая служба при тексте и универсальность, пределы которой невозможно очертить заранее.

Второй «слой», вне всякого сомнения, отличается сложностью. Это то, что недифференцированно относят к смысловому пространству текста. На этом уровне базируется т. н. «память языка», осуществляется аккумулирующее свойство слова, возникает предположение о «неявной» культуре, которую антрополог К. Клакхон назвал «скрытой», а Р. Ле Ван – «имплицитной» и которая проступает как тончайший намёк, непонятный даже самим её носителям, как лёгкие «дуновения», самые невероятные «бормотания» культуры, основополагающие её самобытность, как своеобразное «поле культурного подразумеваемого» [Чернявская 2005].

Второй слой (или второй канал) в силу своей сложности номинируется целым рядом терминов, каждый из которых имеет право на существование. Традиционным считается термин подтекст. Подтекст в современной филологической терминологии рассматривают как нечто имплицитное, т. е. всё, явным образом не выраженное.

Скажем с полной определенностью, что неоднослойность текста предопределяет возникновение и целесообразность филологии как области научного познания.

В современной гуманитарной науке чаще говорят не о тексте, а о дискурсе. Дискурс (фр. díscours – речь) – в широком смысле представляет собой единство языковой практики и экстралингвистических факторов, необходимых для понимания текста, т. е. дающих представление об участниках коммуникации, их установках и целях, условиях производства и восприятия сообщения [Новейший ФС 1998: 222]. Это связный текст в совокупности с экстралингвистическими факторами, взятый в событийном аспекте. Это речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, речь, «погруженная в жизнь» [ЛЭС 1990: 136].