— Ты подаешь мне пример. Ты такой же смелый, как папа, как Татуэ… как наши матросы! Я хочу быть достойна тебя, их. Меня можно сколько хочешь колоть саблей, я не закричу… не произнесу ни слова, вот увидишь!

Девочка снова поцеловала брата, и они, обнявшись, зашагали дальше.

Корявый был настолько ошеломлен твердостью детских характеров, что перестал хлестать маленького горбуна. Постояв немного, он двинулся вслед за ними, со свистом рассекая воздух прутиком и ворча на ходу:

— Я буду пороть тебя, как упрямого осла… противный мальчишка. Видали, он не боится… Ты у меня узнаешь, где раки зимуют… Улитка проклятая!

Услышав такое сравнение, Тотор расхохотался. Его смех был немного нервный, но настолько оскорбительный и ироничный, что Корявый остановился как вкопанный, не понимая, во сне это или наяву. А Тотор, расхрабрившись, продолжал:

— Так ты еще здесь? У тебя только и хватает мозгов, чтобы поиздеваться над моим горбом… Ты глуп… К тому же ты опоздал, несчастный урод! Подумаешь, горб! Да я первый смеялся и шутил над ним, причем вместе с другими, с теми, у кого, конечно, есть мозги и чувство юмора. Я люблю свое уродство и не стыжусь его! А доказательством служит песенка, которую ты прекрасно знаешь. Она называется «Неси свой горб». Хочешь, я спою тебе еще куплетик, а заодно скажу, что не боюсь ни тебя, ни твоего хлыста. Слушай!

Мальчик встал в позу исполнителя, покашлял немного, попробовал голос, презрительным жестом отодвинул малайцев и, не обращая внимания на матроса, стал выщелкивать пальцами ритм и притоптывать ногой.

Малайцы, большие любители музыки, завороженно слушали чистый высокий голос мальчика. Звуки проникли в их сердца и затронули самые сокровенные струны души. На какой-то момент пираты забыли о своей свирепости и смотрели на маленького певца завороженно, как змеи на дрессировщика. К тому же исполнителем был ребенок, израненный, исколотый, несчастный заложник, чье героическое поведение оказалось достойным взрослого мужчины. Корявый почувствовал молчаливый протест конвоиров. Он топнул ногой и сжал зубы, тогда как Тотор спокойно сказал:

— Вот видишь, бедняга, надо поискать другое сравнение.

— Поищу, — только и смог выдавить матрос.

Наконец заложники с конвоирами добрались до удивительной лачуги, которая должна была служить им тюрьмой.

Тюрьма. — Паром. — Фруктовый обед. — «Негодяй!» — Предложение тюремщика. — Бравада Тотора. — Признание Корявого. — Расправа. — Избитые. — Тяжелая ночь. — План маленького горбуна. — Свобода или смерть.

Странность тюрьмы состояла в том, что она находилась одновременно на воде и на воздухе. Симпатичная легкопродуваемая хижина с крышей, покрытой банановыми листьями, и стенами из бамбука стояла на мощных столбах метрах в пятидесяти от берега в живописной лагуне[152], образованной рекой Флай. От порога до воды было метров пять, а вглубь опоры уходили метра на четыре.

Как же добраться до места?

Четверо вооруженных слуг, как по команде, остановились у воды. То же сделали дети и Корявый. Около берега перед ними плавал паром, размером семь на пять метров, окантованный со всех сторон веревкой. Один из малайцев встал на него и сделал приглашающий жест юным заключенным. Брат с сестрой осторожно ступили на плавающую платформу. Затем остальные охранники и матрос по очереди взобрались на плот. Весел у парома не было, но конвоир нащупал в воде трос, приподнял и подтянул его. Паром сдвинулся с места и стал плавно продвигаться.

Через несколько минут плот пришвартовался к дому на сваях. В полу оказалось квадратное отверстие, из которого свисала веревочная лестница с бамбуковыми перекладинами, похожая на те, что делали в клетках для попугаев. С проворством обезьяны охранник забрался в хижину и посмотрел на маленького горбуна. Тотору, который лазил по бушприту, как ходил по земле, не составило труда последовать примеру конвоира.

— Лизет, давай теперь ты, не бойся! — подбодрил мальчик сестру.

Подражая движениям брата, девочка уверенно залезла по качавшейся лестнице. За ними поднялся Корявый, оставив остальных на пароме. Слуга показал вновь прибывшим помещение: две комнаты с двумя ротанговыми[153] кроватями каждая. Внутри так же, как, впрочем, и снаружи все было сделано из бамбука или пальм — коврики, стены, потолок и пол. Последний оказался с просветами, в которые виднелась вода.

— Как рустер[154],— заключил маленький матрос.

В каждой комнате на полу лежали глиняные плиты, служившие очагом для приготовления пищи и покрытые теплым слоем теплой золы, от которой, если дунуть, можно было легко избавиться. Тут же стояли кувшины с питьевой водой. Снаружи на солнце висели гирлянды сушеной рыбы, а на полу были расставлены блюда со свежими бананами, апельсинами и саго — необходимый минимум, которого должно было хватить заключенным на первое время.

«Новоселье» узников состоялось, и малайцы приготовились отплыть, увозя с собой веревочную лестницу. Какой-либо связи с берегом больше не предвиделось. Спуститься по столбам? Но все они были утыканы гвоздями и иглами… Слуга тем временем взялся за трос, и вскоре все четверо провожатых оказались на берегу. Они отвязали канат, что не составляло никакого труда, и удалились.

Тотор, Лизет и Корявый остались в полном одиночестве. Теперь несчастные заключенные были один на один со злобным тюремщиком, который мог делать с ними все что угодно.

Маленький горбун осмотрел помещения и заключил:

— На земле сейчас ужасная жара, а в хижине нам будет хорошо. Тут так продувает! К тому же есть чем питаться.

— Да, — согласилась девочка. — Мы могли бы пообедать. Давай расположимся здесь… Это будет наша комната.

— Хорошо, а… тюремщик пусть живет в другой.

— Кто тут командует? — перебил их Корявый, свирепея на глазах.

Брат с сестрой переглянулись и, ничего не ответив, перешли в другую комнату, чтобы шепотом продолжить разговор. Лизет вдруг загрустила, вспомнив об отце, и вся твердость ее духа мгновенно улетучилась.

— Ох! Если бы я знала хоть что-нибудь о папе, — произнесла она дрожащим голосом. — Господи, защити его! Мы оставили его там, на горящем корабле, с ранеными друзьями…

— Надо надеяться!.. Надеяться, несмотря ни на что, — стараясь придать голосу больше уверенности, ответил маленький горбун. — Мы переживали и худшие времена. Вспомни, какие препятствия нам уже пришлось преодолеть… Как мы сбежали из Гвианы…

— Конечно, я помню, но ведь на борту случился пожар… Причем мне кажется, что он возник не просто так…

— Да, чуть-чуть помогли спалить эту вонючую посудину с не менее вонючим капитаном… Лично я, Корявый, был автором этого фарса[155].

— Мерзавец! — вскричал Тотор, сжимая кулаки. — Ты поджег «Лиззи»?

— Ага, господин Горбатый, вот, оказывается, что задело тебя больше, чем побои прутом! Твоя душа более ранима, чем горб… Надо запомнить, — оскалил зубы матрос.

Пока дети разговаривали, тюремщик тихонько подошел к комнатушке и слушал. Видя их негодование, он прекрасно понял, что попал в самое больное место: моральные страдания оказались гораздо сильнее физических. Но никакие переживания не могли заглушить чувства голода. Брат и сестра сидели на низкой кровати, рядом с которой стояло блюдо с фруктами. Они взяли по спелому ароматному банану, почистили и начали жевать. Корявый, злобно ухмыляясь, произнес: