Надо же так опозориться! По всем статьям. Он не только плохо справляется с текущей работой, сегодня утром на редакторском собрании он выставил себя полным идиотом, предложив издать биографию принца Альберта.

– Джайлз, ты считаешь, что одной нам мало, и предлагаешь выпустить вторую? – спросила мать с ее отвратительной вежливостью и наигранным удивлением.

Он прекрасно знал, чем это обернется для него потом, дома. Ему бы прикусить язык, так нет! Он сделал еще одно идиотское предложение: подумать о переиздании «Хедерлейских хроник». Эта книга принесла «Литтонс» первый настоящий успех. Можно, конечно, спорить, но роман стал предвестником ныне издаваемой саги о семействе Бьюханан.

– Я так не думаю, Джайлз, – вежливо, но без издевки, возразил отец. – Нет смысла переиздавать заметно устаревшую вещь.

– Вот именно, – подхватила Селия. – Думаю, если бы ты потрудился внимательно прочитать «Хроники», даже тебе это стало бы понятно.

Слова «даже тебе» тяжело повисли в воздухе.

Джайлз ощущал себя неудачником не только в издательских делах. Его общение с людьми было ничуть не лучше. В выходные предполагалась загородная вечеринка. Джайлз приглашал трех девушек поехать вместе с ним, и все три отказались. Он даже не рассердился. Зачем им ехать с таким занудой? Танцор он отвратительный, да и игрок в теннис никудышный. Вдобавок он ненавидел ездить верхом, а значит, о его участии в охоте не могло быть и речи.

Вот такой он. Ему почти двадцать четыре года, а он продолжает жить в родительском доме. В издательстве – никакой карьеры, общаться с людьми не умеет и до сих пор… до сих пор девственник! Джайлз еще даже не пытался уложить девушку в постель. Стоило ему об этом подумать, как его охватывала паника. До чего же ужасно оказаться одним из тех парней, кто делал это в свою первую брачную ночь. Конечно, в том, что он по-прежнему девственник, не было ничего постыдного. Но сейчас, когда интимные отношения заметно упростились, когда все вокруг занимаются этим… Взять того же Боя Уорвика. У него были десятки девушек. Но лучше бы Венеция не торопилась войти в их число. Подумав об этом, Джайлз вдруг ощутил странную тревогу. Венеция была не просто очередной подружкой Боя. Но с чего он решил, что Бой посмеет уложить в постель и ее? Конечно же нет. Приличные люди не занимаются подобными вещами с сестрами своих друзей. Они понимают, что это нельзя.

– Джайлз! – Барти стояла в дверях его кабинетика. – Хочешь пойти со мной перекусить?

– Я… с удовольствием, – ответил Джайлз и улыбнулся ей.

Ну что бы он делал без Барти? Он по-прежнему считал ее самой красивой из всех девушек, каких встречал. За эти годы она стала еще красивее, хотя внешне немного изменилась. Длинные волосы до плеч, на лице никакой косметики.

Сегодня Барти была в красном. Она надела длинный красный джемпер и клетчатую темно-синюю юбку. Чем-то это напоминало школьную форму. Юбка была короткой. Барти не чуралась веяний современной моды. У нее были потрясающие ноги. Такие длинные. Одним словом, потрясающие.

Если бы только… Джайлз ненавидел себя за то, что смеет думать об этом, и все же… если бы только она не была столь успешной на своей работе. Когда Барти сообщила ему, что будет работать в издательстве, Джайлз искренне обрадовался. Но потом… Всякий раз, когда она вслух говорила о своей очередной интересной задумке, всякий раз, когда, выслушав ее, мать отвечала: «Барти, да это замечательная мысль», Джайлзу хотелось, чтобы Барти предложила какую-нибудь отчаянную глупость, чтобы на нее обрушилась убийственная вежливость ее матери. Словом, он мечтал, чтобы хоть один раз Барти ткнули носом и указали на ее некомпетентность. Сам он подвергался этой пытке чуть ли не ежедневно.

Джайлз встал, отодвигая рукопись, с которой возился:

– Действительно, пора перекусить. Идем.

– Хочу поделиться с тобой своим секретом, – сказала Барти, потягивая отвратительную коричневую жидкость, которую в «Лайонс-Корнер-хаусе» имели дерзость называть чаем. – Это потрясающий секрет. Ты сумеешь его сохранить?

– Конечно.

Наверное, мать доверила ей целую книгу для самостоятельного редактирования. А может, даже поручила самой написать книгу. Или…

– Джайлз, да не смотри на меня так хмуро. Я же сказала, секрет потрясающий. Я нашла себе квартиру.

– Квартиру?

– Да. Представляешь, Джайлз, я буду жить в ней одна. Квартира на верхнем этаже, а дом стоит на Рассел-сквер. Район Блумсбери. Правда, романтично?

– Я… полагаю, что да.

– Это гораздо ближе от работы. Я смогу ездить в «Литтонс» на велосипеде. Представляешь, как это приятно. В квартире есть гостиная, спальня и даже кухонька. Я уже практически договорилась с хозяйкой и…

– И когда ты собираешься туда переезжать? – спросил Джайлз, чувствуя, как живот у него наливается свинцовой тяжестью.

– Где-то через месяц. Джайлз, ты только представь: полная независимость… Джайлз, в чем дело? Я думала, ты порадуешься за меня. А у тебя вид совсем не радостный…

Адель узнала об этом в самом начале. В «Савое» тогда планировалось торжество в честь Марселя Лемуана и его книги «Французские письма», как окрестила роман Венеция, вопя от восторга, что придумала такое удачное название. Близняшки заявили, что обязательно будут присутствовать на торжестве. Адель подбирала себе наряд, примеряя платье за платьем и откладывая в сторону, когда в гостиную вошла Венеция. Взгляд у сестры был какой-то странный. Отсутствующий.

– Доброе утро, сестренка. Как по-твоему, стоит мне надеть это платье? Оно не слишком тошнотворное? – спросила Адель.

– Что?

– Венеция! Ты же знаешь! И надо же, чтобы сегодня, когда мне хотелось чувствовать себя особенно свободной…

– А… да, – отрешенным голосом отозвалась Венеция, стараясь не встречаться с сестрой глазами.

И тогда Адель поняла. Сразу. У них это всегда наступало одновременно. Всегда.

– Венеция, так у тебя…

Венеция молча посмотрела на сестру и опустила глаза.

– Венеция!

– Нет. Еще нет. И что с того? Так и раньше бывало.

– Только один раз, когда ты болела.

– Слушай, давай без драм. Мы на какое время записывались к парикмахеру? Пойду-ка я одеваться. Да перестань ты на меня так смотреть, Адель. Пожалуйста.

– Но…

– Адель, я могу принять ванну? Если мы будем копаться, то опоздаем.

– Венеция…

– Адель, прекрати. Беспокоиться не о чем.

Но это она только говорила.

Весь день ее одолевало беспокойство. Она беспокоилась, сидя в парикмахерской, пока парикмахер создавал на их головах волнистые узоры. Беспокоилась потом, когда они ели ланч, а ей совершенно не хотелось есть. Беспокойство не оставляло ее ни за туалетным столиком, ни в такси, пока они ехали в «Савой» и она успокаивала сестру, говоря, что та выглядит просто божественно и что Люк Либерман наверняка ее заметит и, возможно, захочет пригласить на обед. Она беспокоилась, переступив порог «Савоя». Отец с гордостью представил их Марселю Лемуану. Она беспокоилась и потом, рассеянно бродя среди гостей, улыбаясь, силясь выглядеть заинтересованной, когда с нею говорили о книге, об издательстве, об отцовской сметке и потрясающем чутье ее прекрасной, талантливой матери. За столом она сидела рядом с Ги Константеном и видела страдания Адели, поскольку место рядом с Люком занимала их мать. Страдания сестры только усилились, когда Люк вначале пригласил танцевать их мать, потом Барти, ее и лишь после этого настал черед Адели. Беспокойство не проходило. Она пыталась беззаботно улыбаться, пыталась не думать об этом, но все равно думала, думала, думала. Может, она напрасно бьет тревогу? Ничего страшного, задержка всего на каких-то два дня. Это вообще ничего не значит. Но поскольку у Адели уже началось, это значило очень много. Фактически все.