Хая отправила письмо Гитель. И получила согласие: да, пусть Елена эмигрирует. Как всегда, Елена впоследствии приукрасила мотивы своего отъезда: “С детства я мечтала об Австралии. Мои дяди уехали туда, их письма с рассказами о жизни на этих заповедных землях тревожили мое воображение”. Приписывая себе лично решение отправиться в такой далекий край, она сотворила образ отважной искательницы приключений. Отъезд был исключительно ее собственным решением. Она не желала быть никому обязанной.

Речи не шло о семье, которая хотела от нее избавиться, отправив за тысячи километров. Для семьи Австралия представлялась достойным решением проблемы с бунтовщицей, которую невозможно выдать замуж. Alteh moid, старая дева, – вот судьба, которая ей грозила. Но может быть, там, среди антиподов, ей удалось бы встретить gvir, богатого жениха, который захотел бы взять ее замуж, несмотря на возраст, продолжала надеяться Гитель.

Елена не мешала родителям надеяться, боясь, как бы они не передумали. Уехав, она будет так далеко, что ей никто уже не сможет докучать замужеством.

Гитель продала кое-что из оставшихся у нее драгоценностей, послала дочери деньги и двенадцать баночек знаменитого крема. Елена уложила крем на дно чемодана, под шелковые плиссированные платья. Сплитеры, а также родственники из Кракова тоже дали ей денег.

Благодаря их помощи Елена смогла оплатить билет в каюту второго класса, не тронув своих сбережений. Исполненная решимости больше чем когда-либо, она одна уезжает в Италию.

Ее пакетбот, отправившийся в плавание из Бремена, должен сделать остановку в Генуе. Елена садится на него ночью.

Елена резким движением закрывает зонтик, прежде чем войти в магазин, примыкающий к кирпичному, с широким крытым входом дому под номером 107 по Уайт-стрит, где она теперь живет. Этот магазин мало чем отличается от отцовского в Казимеже, ну разве он чуть более современный, а так – та же касса, прилавок, полки, лари. Ее дядя Бернард еще разводит овец и гордо именует себя оптиком – скажем прямо, слишком громкая рекомендация, у него продаются всего-то четыре или пять пар очков. Вообще-то продается у него все: касторка, лопаты, сита, сухари, сахар, картофель, горчичники, лошадиная мазь, сбруя, веревки, мука, гвозди, инструменты, черные мыло, очки и даже одежда – тиковые брюки, рубашки из грубого льна и широкополые шляпы, которые здесь называют “акубра”.

Елене не нравится, как одеваются здешние фермерши, их ситцевые юбки в сборку и грубые ботинки на шнуровке. Шелковые платья здесь не слишком удобны, но Елена бережно ухаживает за своими плиссированными и упорно в них наряжается каждое утро, надевая еще и туфельки на каблуках, совсем не подходящие для езды на лошади. Неужели она садится в седло? Нет, она не создана быть наездницей. Ее единственная уступка деревенской жизни – передник, который она надевает в магазине, чтобы не испортить платье.

Вот она надевает его и садится за кассу. В магазине ни одного покупателя, но Елена не умеет сидеть без дела. Она открывает учетную книгу, берет ручку и через несколько минут погружается в расчеты.

– Ты вернулась? – раздается голос из заднего помещения. – Что-то поздновато! Где прохлаждалась?

– На курсах английского, – отвечает она сухо. – С тех пор как я приехала, я каждый день хожу учиться, пора бы уже и знать. И пока не научусь говорить хорошо, буду ходить, – прибавляет она тихо и вновь погружается в расчеты.

Ей не нравится акцент, с каким говорит Бернард, раздражает его грубый голос, не говоря уж о манерах. Он жует табак, сплевывает, ковыряет в носу без малейшего стеснения. Ревекка Зильберфельд, бабушка Елены, пришла бы в негодование, увидев, как ведет себя ее сын. Грубый мужлан в нечищеных башмаках, люстриновых нарукавниках и с карандашом за ухом. Он такой же, как все эти колонисты, эти gold diggers, золотоискатели, stockmen, овчары, и бывшие каторжники, высланные из Европы. Земля здесь суровая, такая же, как люди.

В городах совсем иное дело: там люди образованные, воспитанные, хорошо одеваются. Она сразу это заметила, когда сошла с парохода в Мельбурне. Мельбурн пришелся ей по душе сразу, хотя она провела там всего каких-то полдня, пока Бернард делал покупки. А в Колерейне не до тонкостей. Здесь не люди на первом месте, а бараны – они короли. Фермеры занимаются овцами. Женщины выходят замуж за фермеров и тоже занимаются овцами. Жены рожают много детей, и те тоже будут заниматься овцами. Говорят женщины тоже об овцах, а еще о детских болезнях, жалуются на прислугу, погоду, засуху, наводнения.

Елена считает все быстрее. Становится все жарче и жарче, она вытирает мокрый лоб рукавом. Она терпеть не может здешний климат с невыносимой жарой летом, невыносимым холодом зимой. Впрочем, она все здесь терпеть не может. Прошло два года, как она приехала в маленький поселок, где живут две тысячи поселенцев, прибывших неизвестно откуда и поселившихся на юго-востоке штата Виктория, но привыкнуть Елена так и не смогла.

Вокруг Колерейна простираются нескончаемые равнины, дуют сильные ветры, гоняя желтые облака пыли и вызывая у Елены мигрень. Шестью милями южнее Колерейна течет река Уоннон, она дала название всему округу. В сезон дождей река разливается и отрезает поселок от остального мира.

В Колерейне выходит местная газета, есть почта, три магазина, примерно таких же, как у Бернарда, шорник, который делает седла, кузнец, портной, ювелир, три гостиницы, церковь и частная школа, которую содержат две старые девы – мисс Крауч и ее племянница мисс Эрровой. В эту школу и ходит Елена, она учит там английский вместе со школьниками младше ее лет на пятнадцать. Еще здесь есть несколько баров, где после скачек, единственного местного развлечения, фермеры отводят душу.

Прошло два года, а Елена по-прежнему очень одинока. У нее нет друзей в Колерейне. Еще и потому, что она не старается их завести.

Конечно, люди здесь доброжелательные, всегда готовы услужить, помочь. А как иначе? Без взаимной поддержки в таких суровых условиях не выживешь. Но Елене не о чем с ними разговаривать, и она разве что перемолвится двумя-тремя словами с соседками или покупательницами. Если бы хоть Ева жила здесь вместе с ней… Но в конце первого года, который Елена провела в Колерейне, кузина, не ладившая с отцом, решила вернуться в Мельбурн, подхватила детишек и уехала.

Елена с удовольствием уехала бы вместе с ней, если бы знала, чем будет жить в городе. Но без денег куда денешься? Теперь все хозяйство в доме дяди легло на ее плечи. И стряпня тоже. В доме дяди Бернарда удобства самые современные, есть даже ванная комната с ванной на когтистых лапах и душем, а еще в нем четыре спальни, кухня, гостиная, столовая. На уборку Елена тратит кучу времени.

Дядя ей нисколько не благодарен. Он или насмехается над ее нарядами, туфлями на слишком высоких каблуках, в которых она ходит даже по немощеным дорогам, над ее неумением ездить верхом, боязнью ящериц, пауков, ночных шорохов, над ее зонтиком, который она всегда носит, затеняя лицо, над ее городскими манерами, над подгоревшей бараниной, или молчит. Он может промолчать целый день, обходясь редким нечленораздельным ворчанием. Неудивительно, что он так и не женился после смерти своей жены, бедной тети Ханны. Ни одна разумная женщина не пошла бы замуж за этакое сокровище.

Поначалу, поддавшись натиску краковских сестер, которые все твердили ему в письмах об одном и том же, Бернард забрал себе в голову выдать племянницу замуж. В первые месяцы после ее приезда он то и дело знакомил ее с претендентами, эмигрантами-евреями из Польши, Румынии, Германии, которые жили в Колерейне и близлежащих городках округа Уоннон. Приезжая девушка всех приводила в восторг. Такие, как Елена, здесь редко встречались. Одобрительные взгляды провожали хрупкую фигурку с соблазнительными округлостями, какие так нравятся мужчинам. Shaineh maisdel, красивая девушка, к тому же с характером, а в здешней трудной жизни без характера не проживешь. Они уже видели, как она берется за хозяйство в их доме, согревает постель, ведет за собой целый выводок детишек, которыми они не замедлят ее наградить.