– Танк! – кричит Григорий.

Неповоротливая махина, описывая широкую дугу, разворачивается в нашу сторону. Вот на этом развороте я его и сделаю. Танковые пулемёты уже нащупывают наш окоп. Но нам огонь прекращать нельзя, нельзя давать белякам передышки.

– Гриня! – командую я, – Берись за пулемёт, бей вдоль цепи короткими!

Сам я снимаю с пояса «муху» и, потянув за концы, привожу её в боевое положение. Откидывается рамка прицела, и я ловлю в неё тёмносерую ромбообразную тушу. Куда же его битьто? А, какая разница! Кумулятивная граната своё дело сделает, куда бы ни попала.

С такого расстояния промахнуться из гранатомёта невозможно. Грохочет выстрел, и между нашим окопом и танком вырастает и тут же тает в воздухе огненная черта. А на танке вспыхивает яркий букет взрыва. И тут же из многочисленных щелей наружу рвётся пламя. Огонь вышибает люки. Из танка валит густой черный дым. До слуха доносится непрерывный треск. Это рвутся пулемётные патроны.

Всё перекрывает громкий крик «Ура!» Матросы поднимаются в контратаку. Перехватываю пулемёт и длинной очередью прижимаю к земле зашевелившихся, было, белогвардейцев. Они снова затихают, но не надолго. Выбор у них не богатый. Останешься лежать: смерть неминуемая; вскочить и побежать, авось пронесёт. И они обращаются в бегство. Еще одной длинной очередью внушаю коекому из них, что это – неудачный выбор. Но уцелевшие бегут, не оборачиваясь и не отстреливаясь. Это уже паника.

– Ну, вот и всё, Гриня, – говорю я, – теперь можно и перекурить.

Достаю пачку сигарет и угощаю Григория. Он дивится сигарете с фильтром, но всётаки берёт её и прикуривает. Потом он поднимает опустевший стволфутляр от «мухи» и спрашивает:

– Чем это ты его так?

– Это, Гриня, называется противотанковый гранатомёт одноразового действия, – отвечаю я, затягиваясь, и предлагаю, – Пойдёмка за нашими на станцию. А то они там все трофеи расхватают, и нам ничего не достанется.

Григорий смеётся и вылезает из окопа. Я вешаю пулемёт на правое плечо стволом вперёд и быстрым шагом двигаюсь за бегущими к станции матросами. Когда мы туда приходим, там почти всё уже кончено. Только в здании станции и между вагонами ещё стучат редкие выстрелы. Два десятка обезоруженных офицеров стоят на перроне, подняв руки. Их охраняют четыре матроса.

– Где комиссар? – спрашиваю я их.

– Там, – машет один из них рукой вдоль эшелона, стоящего на первом пути.

Платонова я нахожу возле платформы, на которой закреплён самолёт без плоскостей. Вглядываюсь и узнаю «Сопвич Е.1», знаменитый «Кемел». Один из лучших истребителей Первой Мировой войны.

– А! Андрей! – обрадовано кричит Платонов, – Вот аэроплан, о котором я тебе говорил. Поможешь нам собрать его? Ты же лётчик.

Я ещё раз внимательно осматриваю истребитель:

– Собратьто нетрудно. Трудно будет его в воздух поднять. Даже не трудно, а просто невозможно.

– Это почему?

Я показываю на развороченный крупным осколком нос самолёта:

– Один из цилиндров срезан начисто. Вряд ли вы сможете найти мотор, и не думаю, что англичане согласятся вам его поставить. Так что, лучше его сжечь.

– Эх, Тарасенко! Как он неаккуратно! – сокрушается комиссар.

Я смотрю на две разбитые трёхдюймовки и мысленно преклоняюсь перед высоким мастерством рыжего комендора. Это же суметь надо: одиннадцатью снарядами два орудия подбить! Да ещё при том, что они тоже не молчали, а долбили по нему.

– Брось жадничать, Петрович! – говорю я, – Какие у вас потери?

– Трое убитых и восемь раненых.

– Во! С такими потерями станцию взять, захватить орудие и три пулемёта, взять два десятка пленных! А ты ещё об аэроплане разбитом сокрушаешься и Тарасенко укоряешь. Да его за такую работу награждать надо!

– Не знаю, как Тарасенко, но без тебя мы бы не только станции не взяли, но и фронт вряд ли удержали бы. Так и напишу в донесении в штаб фронта.

– Ага! Заодно объяснишь им, откуда я взялся и куда делся. Вот весельето там будет! А уж репутацию ты себе заработаешь! – я качаю головой.

Платонов мрачнеет:

– В самом деле, не только не поверят, но и подумают, что я либо умом повредился, либо крепко отметил взятие станции. Кстати, ты определился, куда тебе сейчас идти?

Смотрю на искатель. Луч показывает на мастерскую.

– Туда, – показываю я рукой.

– Как у тебя со временем?

– Сам знаешь, времени у меня, хоть отбавляй. Спешить мне некуда.

– Тогда, погоди часок. Братки здесь цистерну спирту реквизировали. Победу спрыснем и на посошок примешь. Идёт?

– Что, целую цистерну?

– Да брось ты! Ну, задержишься?

– Задержатьсято можно. Только на ту сторону мне надо трезвым переходить. Мало ли что меня там ждёт.

– И то верно. Но не беда. По стаканчику грянем, а до утра проспишься. Сам же сказал, что торопиться тебе некуда.

– Ну, Петрович, ты мёртвого уговоришь. Остаюсь.

– Вот и дело! Григорий, – обращается Платонов к стоящему рядом моему напарнику, – на втором пути Семёнов цистерну охраняет. Скажешь, комиссар приказал нацедить бидончик. Ну, и насчет прочего позаботься. Встретимся через час в телеграфной. Я побежал: надо распоряжения сделать, посты расставить, да и донесение написать и отправить.

Григорий уходит исполнять поручение, а я иду в мастерскую. В дальнем её углу светится желтоватым светом давно погасший горн. Это – здесь. Иду по станции. Матросы уже не сторонятся меня. Они от комиссара и Григория уже знают о моей роли в сегодняшнем бою. Меня радушно приветствуют и угощают махоркой. Не отказываюсь и закуриваю, остановившись возле пленных офицеров. Они сидят в тени здания вокзала и равнодушно смотрят перед собой. Только один артиллерийский поручик разглядывает меня с заинтересованным видом. Точнее, даже не меня, а моё снаряжение. Мне кажется, что в его глазах горят искорки удивления: откуда, мол? А вдруг, это – наш? Вот было бы здорово! Тогда мои скитания можно считать завершившимися. Но как это проверить?

– Что это вы, поручик, так на меня уставились? – спрашиваю я и тут же закидываю пробный камень, – Любопытствуете, кто я такой? Коршунов Андрей Николаевич. А вас, разрешите узнать, как зовут, и давно ли вы покинули Монастырь?

– Что, в Совдепии за погляд уже деньги стали брать? – раздраженно говорит поручик, – В монастырях я отродясь не бывал, вы меня с кемто путаете, а с теми, кто большевикам продался, предпочитаю не знакомиться.

Он демонстративно отворачивается, а я вздыхаю: или ошибся, или на агента ЧВП нарвался. Уж нашто хроноагент меня бы узнал и понял. А жалко.

К назначенному времени прихожу в помещение телеграфа. Там уже сидят Платонов и Григорий. На столе стоят бидон спирта, жбан с квасом, коврига хлеба, шмат сала, полдюжины яиц, пять луковиц и две селёдки.

– Чем богаты, тем и рады, – приглашает Григорий.

– Погоди, – говорю я, – я тоже коечто могу на этот стол добавить. Принеси воды.

Когда Григорий приносит в котелке воду, я предлагаю:

– Давайте, первую – под сало и селёдочку. А ко второй я горяченького организую.

Все соглашаются, и Григорий по знаку комиссара наливает в стаканы спирту на два пальца.

– Ну, за Победу! – провозглашает Платонов, поднимая стакан.

Выпиваем спирт, запиваем его квасом и закусываем салом и селёдкой с луком. Я кидаю в котелок термическую капсулу, наливаю кипяток в миску и кидаю туда три таблетки. Через пару минут ставлю перед сотрапезниками три дымящихся бифштекса, каждый с полторы ладони размером, с жареной картошечкой, луком и яйцом. У Григория глаза лезут на лоб, а Платонов смеётся:

– А знаешь, Гриша, откуда к нам товарищ Коршунов пришел?

– Знаю одно: не от Реввоенсовета он, как ты нам сказал, – он достаёт изза пояса ствол от «мухи», – Таких штук там нет, это точно.

– Угадал. Не из Реввоенсовета он пришел, а из будущего. Только ты ребятам ничего об этом не говори, всё равно не поверят, только болтуном ославят. А мы сейчас попросим Николаича рассказать нам поподробней об этой, как её?