Возвращаясь второй раз, вижу, что на аэродроме стоят два темнозеленых “Ли2”, а на краю поля – несколько грузовиков. Это для госпиталя. Мы быстро обедаем и едем в Большие Журавли.

Там нас уже ждут. Разобраны операционные столы, светильники и прочая медицинская техника. Ребята начинают грузить все это добро в машины, а я подхожу к Гучкину.

– Ольга где?

– Там, в хате, – машет он рукой, – собирается.

Ольгу я застаю стоящей посреди комнаты с двумя вещмешками: своим и Гучкина.

– Вот, – объясняет она, – чемодан свой под инструментарий отдала, а свое добро оставлять приходится. В вещмешок не входит. Беру только самое необходимое.

Я вижу, что возле койки стоят ее красные туфельки, а на подушке лежит белый газовый шарфик. И туфельки, и шарфик были на ней в тот день, когда мы с ней познакомились.

– Это тоже оставляешь?

– А зачем мне это сейчас? Я же не на войну ехала. Думала, еще на танцы схожу, а теперь… – она машет рукой.

– Сходим еще, – твердо говорю я. – А оставлять их не годится. Они же совсем новые. Дня через два их какойнибудь Ганс своей фрау как трофей отправит. Я захвачу. Они много не весят, за бронеспинкой в “Яке” уместятся. Встретимся еще раз, отдам, и пойдем с тобой на танцы.

Ольга смеется, а на улице уже сигналят машины. Я сую туфельки и шарфик под комбез, беру вещмешки, и мы выбегаем на улицу.

Несколько рук подхватывают Ольгу и помогают ей забраться в кузов. Закидываю мешки и пристраиваюсь рядом.

На аэродроме, в таком же быстром темпе, загружаем “Ли2”. Я подхожу к командиру, наблюдающему за погрузкой.

– Куда летите, капитан?

– В Шклов, – коротко отвечает он.

К нам подходит Лосев.

– Уже готовы? Отлично! Надо бы вам когото в прикрытие дать, в районе Кличева “Нибелунги” рыскают, – говорит он капитану.

– Товарищ подполковник! – обращаюсь я к Лосеву. – Пошлите нас с Николаевым. Нашей эскадрильи все равно в боевом расписании нет.

– Отлично! – Лицо Лосева проясняется. – Вот вам, капитан, и прикрытие.

– Прикрытие? – Капитан недоверчиво смотрит на меня. – А ты, сокол, при виде “Нибелунгов” в штаны не наложишь?

Я теряю дар речи, но меня выручает командир:

– Выбирайте выражения, капитан! Старший лейтенант Злобин и его ведомый на пару уже около тридцати фашистов на землю спустили.

– Тьфу, дьявол! – конфузится капитан. – Извини, старшой, я совсем забыл, что с “молниями” дело имею.

– Ничего, капитан, я не обидчивый. Ты только скажи своим стрелкам, чтобы помалкивали, если “мессеров” увидят. А то у них сразу глаза блюдцами и давай палить как оглашенные. У нас так в первый день войны командира звена свои же и сбили.

– Будь спокоен, старшой, упрежу.

– Вот и хорошо. Серега! Скажи техникам, пусть машины готовят, пойдем на сопровождение до Шклова.

Подхожу к “Ли2”, возле которого стоит Ольга. Кладу ей руки на плечи и целую в лоб, глаза, губы.

– До свидания.

– Скоро ли оно будет, это свидание?

– Чувствую, что не за горами. Ну, мне пора.

– Куда ты?

– Мы с Сергеем вас до Шилова сопровождать будем.

– Здорово! – радуется Ольга. – У тебя номер двадцать седьмой?

Я киваю и иду к стоянке.

Через десять минут “Ли2”, один за другим, идут на взлет. Взлетаем и мы с Сергеем. Я пристраиваюсь справа и чуть выше того “Ли2”, в котором летит Ольга. Сергей поднимается выше, метров на двести. Всю дорогу до Шклова я чувствую на себе взгляд подруги.

Меры предосторожности оказались напрасными. Никто нас не побеспокоил. В Шилове, когда “Ли2” сели, мы с Сергеем делаем над аэродромом два круга и берем курс на Елизово.

Еще два дня ведем бои. В основном сопровождаем штурмовики. С воздухато мы их прикрываем надежно, но они несут большие потери от зенитного огня. У когото рождается идея: когда нет явной угрозы нападения “мессеров”, часть сопровождения выделять для подавления зенитных установок. Лосев эту идею одобряет, и теперь потери “колышков” становятся меньше.

Но над нами нависают новые неприятности. Вечером второго дня Лосев, собрав летчиков, сообщает тревожную новость. В 128м полку “медведи” потеряли за день от “Нибелунгов” троих летчиков.

– “Нибелунги” подкараулили их на посадке, когда все внимание летчика сосредоточено на полосе. Приказываю: с завтрашнего дня, пока одна пара садится, другой занимать позицию на тысяче метров и внимательно наблюдать за подходами к аэродрому, особенно со стороны солнца.

– С твоей пары завтра и начнем, – говорит мне Волков. – В первом полете дежурить будете вы с Сергеем.

Проснувшись утром, мы обнаруживаем на краю летного поля батарею 152миллиметровых гаубиц.

– Ого! – говорит Сергей. – Значит, видно, и нам уходить и прощаться без слов… Вот и к нам фронт пожаловал.

– Гаубицы – еще не фронт, – успокаивает его начальник штаба. – Вот когда здесь противотанковые появятся, тогда – да.

Жучков закуривает и, помолчав немного, говорит:

– Немцы Бобруйск взяли.

– Что?!

– Видишь, куда гаубицы развернуты? На юговосток. Немцы перебросили с ЮгоЗападного фронта две танковые дивизии, прорвали фронт и сейчас наступают по левому берегу Березины. Так что готовьтесь. Сегодня наверняка получим приказ на перелет.

Мы прислушиваемся. Точно. С югозапада доносятся звуки канонады.

Возвращаясь из полета, видим, что в стороне Бобруйска небо подернуто густой пеленой дыма и пыли.

Комиссар ошарашивает нас еще одной новостью. Наши войска оставили Минский укрепрайон и отходят на Борисов. В Минске уже немцы. Умом понимаем, что командование поступает правильно: нет смысла нести тяжелые потери в уличных боях, рискуя оставить в окружении несколько дивизий. Но внутри все кипит. Хотя… Как я помню, в той истории Минск был оставлен уже к началу июля, а сейчас – начало августа.

Еще через два часа из штаба дивизии приходит приказ: подготовить полк к перелету. Оставить бензина и боеприпасов на одну заправку, остальное вывезти в Кличев.

Нас снова поднимают на сопровождение штурмовиков. На этот раз они обрабатывают наступающие танковые колонны буквально в двадцати километрах от Елизова. Вернувшись, заправляемся и помогаем грузить в машины полковое имущество. Жучков выдает нам новые карты, на которых обозначен наш аэродром. Копысь.

Время идет, а команды на перелет все нет и нет. Осталась только одна машина, которая должна забрать связистов и охрану. Лосев нервно ходит вокруг штабной рации, возле которой сидит Жучков. Он оперся подбородком о кулаки и меланхолически слушает близкую уже канонаду. “Каждый рвет там, где ему удобнее” – вспоминается фраза из анекдота. В это время звучит зуммер вызова. Жучков хватает наушники и протягивает вторую пару и микрофон командиру. Лосев слушает и на глазах бледнеет.

– Товарищ третий! У меня все горючее то, что в баках. Они же потом не дотянут до точки, будут садиться на вынужденную в поле, в лес падать! Я полк угроблю…

Жучков трогает его за рукав и чтото показывает на карте, Лосев отмахивается и снова слушает рацию.

– Есть выполнить задание, – упавшим голосом отвечает он и поворачивается к нам.

Он обводит нас тяжелым взглядом и какоето время обдумывает поставленную ему тяжелую задачу, не зная, какое решение принять.

– Третья и четвертая эскадрильи! В квадрате 9Е отразить налет пятидесяти “Юнкерсов” на Могилев. Эскадрильи поведу я. В качестве запасного аэродрома используем Белыничи, потому как после боя бензина до Копыси не хватит. Первой и второй, после нас – взлет, курс на Копысь. Поведет майор Жучков.

– Командир, – тихо говорит Жучков, – приказ был – поднять на перехват весь полк.

– Кто полком командует, я или они? Была задача – отразить налет, а какими силами его отражать, мне виднее. Неужели два десятка “сохатых” не разгонят полсотни “Юнкерсов”? А если потом не сможем никуда долететь, так хоть половина полка останется в строю.

– Вот потомуто, – говорит комиссар тоном, не допускающим возражений, – третью и четвертую поведу я, а ты останешься с полком. Там ты будешь нужнее.