– Да что это я ерунду всякую спрашиваю! Главное, что ты живой!

Ольга целует меня и снова прижимается к моей груди.

– Когда ты должен возвращаться?

– Первый вылет – в четыре тридцать. Я дождусь тебя.

– Не дождешься, милый. Раньше четырех мы сегодня не управимся.

– Так много работы?

– Видишь вон тот барак? Там раненые в два яруса лежат. Всех надо обработать.

Смотрю на длинный серый барак, и мне становится не по себе.

– А далеко ваш аэродром?

– Рядом. Километра два по этой дороге.

– Так это вы каждое утро спать мешаете, проноситесь над поселком с таким ревом.

– Теперь буду летать потише и другим скажу, чтобы не шумели. Ведь я не знал, что мы тебе отдыхать мешаем.

Ольга смеется:

– Ты все такой же.

– А почему я должен был измениться?

– Война всетаки…

– Как сказал сегодня мой техник: война войной, а регламент – по распорядку. Нам бы с тобой тоже регламент выработать. А то мы в противофазе. Я днем летаю, а ты ночью оперируешь.

– Не беда, Андрюша. Главное, мы оба живы, а два живых человека чтонибудь придумают, если очень захотят.

– Ольга Ивановна! – кричит ктото. – Раненый готов!

– Бегу!

Ольга чмокает меня на прощание и убегает.

– Я буду ждать! – кричу я ей вслед.

Она даже не оборачивается. Делать нечего, у каждого своя война. Присаживаюсь на крыльцо и закуриваю.

– Разрешите огоньку, товарищ старший лейтенант?

Рядом присаживается пожилой санитар. Он прикуривает самокрутку, затягивается пару раз и разглядывает мои петлицы и орден.

– Летчик?

Я киваю.

– Летчики к нам редко попадают, – вздыхает он, словно с сожалением. – Все больше пехота, артиллеристы да еще танкисты. Видно, у вас побезопаснее работа.

– Это как сказать, – усмехаюсь я. – Вопервых, нас всетаки поменьше, чем пехоты…

– Это верно, – соглашается санитар.

– А вовторых, если ранят легко, к вам не везут, своя санчасть есть, а если тяжело, тут уж гудеть вместе с машиной до самой земли, а тогда и оперировать не надо, ни один хирург не поможет.

– И это верно, – охотно соглашается санитар.

Мы какоето время молчим и курим. Санитар снова начинает разговор:

– Ольга Ивановна – девушка хорошая, самостоятельная. Главное, серьезная и добрая. Когда Виктор Степанович прямо у стола упал, она даже не ойкнула, а сразу перехватила операцию и все до конца доделала. Константин Владимирович все потом удивлялся. Он, говорит, обязательно бы растерялся. А она раненого зашила, а потом села на пол и разревелась. Я сам ей слезы и нос утирал.

– Вы давно вместе?

– Да с самого начала. Она к нам 20го числа приехала, а 22го все и началось.

– Досталось вам. Тяжело пришлось?

– И не спрашивайте… Такими добрыми словами вас, летунов, поминали, что и повторить неудобно. Но ведь от души! Почитай, от Кобрина до Бобруйска немцы над дорогой постоянно висели. Бомбят и стреляют, стреляют и бомбят. Десять минут едешь, полчаса в кювете лежишь. И все “лаптежники” да “мессеры”. За все время считаное число раз наших соколов только и видели. Да и то…

Санитар безнадежно машет рукой. Что мне ему сказать? Что в первый же день мы разбили армаду, шедшую на Могилев, Оршу и Минск? Что несколько дней, не просыхая, вели бои за коридор, по которому из окружения вышли две армии? Зачем ему это? Их несколько суток подряд долбили с воздуха, и никто не пришел им на помощь. У меня своя правда, у него – своя, и оба мы правы.

– Тебя как зовут, отец?

– Андрей Иванович.

– Тезки, значит. Я тебе, Андрей Иванович, вот что на это скажу. Тех, кто вашу дорогу должен был от немцев с воздуха прикрыть, в то время, может быть, и в живыхто не было уже. Приграничные аэродромы фашисты в первый же час раздолбили, а те, что уцелели, дрались один против десяти и тоже головы сложили. Так что “добрыми словами” вы покойников поминали.

– Да, – задумчиво говорит Андрей Иванович, – нехорошо получается. А как же это вышло, тезка, почему так получилось?

– Да все просто. Ударили они первыми, а кто первым начал, у того всегда преимущество. Но вот видишь, остановили их, пусть ненадолго, но остановили. Застряли они под Минском, а при ином раскладе могли бы уже и к Смоленску подходить.

– Говоришь, ненадолго остановили? Это что ж, и дальше отступать будем?

– Придется. Силы пока не равны. Слишком много мы потеряли в первые дни. Самолетов не хватает: мы по пять, по шесть вылетов в день делаем, еще и ночь прихватываем, а все одно не успеваем. Танков новых мало, а старые “БТ” против их “ТIV” не тянут. Противотанковой артиллерии не хватает. Вот они и прут, пользуются моментом.

– И долго мы еще так пятиться будем?

– Не знаю. Знаю одно: война кончится в Берлине.

– Верно говоришь. Не по зубам Гитлер кусок схватил, подавится и захрипит.

Наш разговор прерывает Ольга. Она присаживается рядом и кладет голову мне на плечо. Я обнимаю ее, но она отстраняется.

– Испачкаешься, Андрюша, я вся в крови.

Она принюхивается.

– Наодеколонился, а все равно бензином от тебя пахнет и порохом.

– От тебя тоже пахнет чемто непонятным.

– Кровью и карболкой.

– Войной от вас обоих пахнет, – поправляет Андрей Иванович.

Через несколько минут Ольгу снова зовут в операционную. Она опять чмокает меня и убегает.

– Молодец девочка, – говорит ей вслед Андрей Иванович, – работает без году неделя, а оперирует так, словно всю жизнь этим занималась. Константин Владимирович только диву дается.

– Чему это я диву даюсь? – раздается голос Гучкина.

– Я про Ольгу Ивановну, как она оперирует.

– Грамотный хирург, опыта ей набраться, и цены не будет, – коротко хвалит Ольгу Гучкин. – Давай, Андрей Иванович, закурим.

Санитар прикуривает папиросу и вставляет Гучкину в зубы. Тот затягивается пару раз и говорит мне:

– Шел бы ты к себе, старшой. Раньше четырех мы не управимся, и Ольга к тому времени будет, мягко говоря, никакая. Да и тебе с рассветом наверняка в бой идти. Долго ли до беды. А отпустить я ее, при всем к вам обоим расположении, никак не могу. Раненые ждать не могут. Увиделись, и хорошо. А так, что зря друг друга травить. Пошлет вам бог нелетную погоду или к нам раненых не завезут, обязательно дам тебе знать.

Гучкин прав, и я даже не хочу возражать.

– Сейчас она закончит, попрощаюсь и пойду.

– Ни пуха ни пера тебе, старшой. Всегда рад буду тебя видеть, только не в качестве пациента. Не сердись.

– Не буду.

Санитар уходит вместе с Гучкиным, и я остаюсь один. На этот раз Ольги нет долго. На крыльцо выходит еще один хирург, курит, как и Гучкин, с помощью санитара и с любопытством на меня поглядывает, вопросами, впрочем, не донимает.

Я успеваю выкурить три папиросы, когда наконец выходит Ольга. Обнимаю ее за плечи и говорю:

– Я, пожалуй, пойду, не буду тебя отвлекать. Работы у тебя невпроворот. Это не свидание, а одно расстройство получается. Найдем время, встретимся без суеты.

– Правильно, Андрюша, я сама сейчас хотела тебе это предложить. Передай привет Сереже. И береги себя.

– Интересно, – усмехаюсь я, – как ты себе это представляешь?

Ольга безнадежно машет рукой.

– Ну, не подставляйся им, будь всегда сильнее их…. Ну, ты понял.

– Понял.

Мы целуемся, и Ольга убегает в операционную. Я снова закуриваю и выхожу на дорогу к аэродрому. Да, свидание получилось неудачным. Что ж, на то она и война, чтобы вмешиваться в нормальную человеческую жизнь и ломать её. К аэродрому подхожу уже в полной темноте. Изза деревьев появляется часовой.

– Это вы, товарищ старший лейтенант? Вас поздравить следует.

– Это с чем же?

– Орденом вас наградили, Красного Знамени! Майор Жучков сегодня приказ получил, а завтра комдив прилетит, вручать будет.

– Это неплохо! Спасибо за весть.

Эскадрилья уже спит. “Яки” стоят, готовые к завтрашней работе. Забираюсь в палатку, и мне снится Ольга, то в своем зеленом купальнике, то совсем без него.