В.Высоцкий

– Друг мой, ветеркапитан, пора вставать!

Я открываю глаза. Голос принадлежит женщине лет тридцати пяти, высокого роста, с серыми глазами и волосами цвета червонного золота. Под непривычным (для меня) оранжевосалатового цвета халатом угадывается военная форма.

– Доброе утро, тучакапитан! Ну, как я, в норме?

– Все прекрасно! Вы редко чувствовали себя лучше. Подавать ваш завтрак? Времени до полета осталось не так уж и много. Вас уже ожидает Ело Бикар.

– Делать ему в такую рань нечего, – шутливо ворчу я.

Через минуту другая женщина, помоложе, приносит поднос с завтраком и ставит его на столик.

– Вот ваш завтрак, брат.

– Спасибо, сестра.

На подносе – салат из редьки и моркови, бифштекс с луком и зеленью, яичница из трех яиц, посыпанная зеленым луком, овсяная каша, крупные ломти еще теплого белого хлеба, бисквиты и большая кружка молока.

“Неплохой аппетит бывает у Адо Тукана перед полетом!” – отмечаю я про себя и усаживаюсь за стол.

– Минут через пятнадцать пригласите Ело Бикара, сестра.

– Хорошо, брат.

Завтракаю я с аппетитом Адо Тукана. Впрочем, все, не исключая и овсянки, было очень хорошо и весьма вкусно приготовлено.

“Это вам не из синтезатора!” – думаю я и мысленно улыбаюсь в “диафрагму”, зная, что за мной неотрывно наблюдают друзья. Впрочем, это ведь только у меня из синтезатора выходит редиска со вкусом клюквы и клюква с ароматом огурцов и вкусом персика. Даже Андрей превзошел уже меня в искусстве владения синтезатором и однажды угостил меня прекрасным шашлыком, а для Катрин “творил” каждое утро такие необычайно красивые цветы, что мы с Леной только дивились его фантазии.

Когда я допиваю молоко, входит Ело Бикар, высокий брюнет в кремовом комбинезоне.

– Привет, Адо!

– Здравствуй, Ело! – Я ставлю на стол кружку, и мы обнимаемся.

– Я помешал тебе? – спрашивает Ело, указывая на кружку.

– А, ерунда, – отвечаю я, залпом допивая молоко.

Я подхожу к окну. Оно выходит на летное поле. Метрах в трехстах разлаписто стоит яркожелтый самолет, вокруг него копошатся люди.

– Вот он, наш “птенчик”, даже цвет подобающий.

– Ну, цвет по необходимости.

– Что за необходимость?

– Будто не знаешь! Чтобы легче было найти обломки в случае чего.

– А в случае чего?

– Не притворяйся, Адо. Ты же знаешь. В случае катастрофы.

– Ело, ты не хуже меня знаешь, на каких скоростях ходит наша птичка! Ты что, серьезно считаешь, что можно будет чтото найти, если она со скоростью тысяча двести – тысяча пятьсот метров в секунду соприкоснется с землей? А как славно полыхнут тонны топлива! Да еще и активатор. Там будет что искать?

– Ты, пожалуй, прав. В этом случае найти чтолибо будет затруднительно.

– Да просто невозможно! – прерываю я его, а перед глазами встает картина моего огненного пике над Рославлем. – Кстати, Ело, а ваши спецы не задавались вопросом: как в таких случаях поведет себя активатор? Что будет, если такая машина на полной скорости ухнет, например, на нефтехранилище или химсклад? Или на лес? Или в воду? При такой энергии и температуре взрыва не сработает ли он в роли запала для какойнибудь реакции?

– Насколько мне известно, такие вопросы специально не прорабатывались. А это действительно интересно, но… Слушай, Адо, а что это ты вдруг об этом заговорил? Ты что, думаешь…

– Договаривай, – подбадриваю я своего товарища, – ты хотел сказать, что я предчувствую катастрофу в одном из ближайших полетов?

– Ну да… – тянет Ело.

– Ело! Я был бы никуда не годным летчикомиспытателем, если бы у меня появлялись такие предчувствия. Даже если бы они и промелькнули, я бы не стал делиться ими ни с кем, я просто стал бы искать, что их вызвало. Напротив, я гарантирую тебе, что эту машину я благополучно доведу до конца. То есть выполню всю программу испытаний вашего КБ. Может быть, не без осложнений, так редко бывает, но и без крайних исходов.

– Тогда зачем все эти разговоры? – спрашивает Ело, отпив глоток кофе.

– И такие вопросы задает мне создатель машины! Она что, останется в единственном экземпляре и летать на ней буду только я? Правильно, нет. Как я понимаю, это многоцелевая боевая машина. Значит, ее ждет серийное производство на заводе. Десятки, а потом сотни таких машин появятся в строевых частях. А там и наземное обслуживание без участия научных светил, как у нас, да и у летчиков квалификация далеко не у всех как у ведущих испытателей. Летные происшествия неизбежны… Ну, ты знаешь статистику. Не исключено, что некоторые будут с такими исходами, о которых я говорил. Это в мирное время. Но ведь машина военная. Поверь, я не знаю ни одного самолета, который нельзя было бы сбить, каким бы выдающимся он ни был. Полагаю, ты понял, о чем я говорю?

– Понял, Адо, – отвечает Ело, делая запись в электронный блокнот. – Этот вопрос действительно заслуживает внимательного изучения.

– Ело, как ты думаешь, ваша машина полностью соответствует ТЗ?

– Ну, сегодняшний полет многое должен показать. А потом именно ты и должен ответить на этот вопрос.

– Почему вы, конструкторы, не всегда до конца знаете возможности своего творения?

– А ты знаешь? – ехидно спрашивает Ело.

– Чувствую. Я чувствую, что он, – я киваю в сторону самолета, – еще не показал до конца своих возможностей. Я чувствую, что вы, сами того не ведая, создали нечто такое, чему суждена долгая и счастливая жизнь. Я имею в виду не эту машину конкретно, а целое поколение, которое последует за ней. Это как первый реактивный самолет – революция в авиации.

– Ты имеешь в виду активатор?

– Нет, это только ступенька. Я имею в виду саму машину, пусть даже без активатора.

– Ну, ты даешь! Что же ты в ней разглядел такого особенного?

– Форма. Почему она такая? – Я обрисовываю пальцами в воздухе контур сечения фюзеляжа машины.

– А, ты это имеешь в виду? Продувка разных вариантов сечений показала, что такое сечение больше всего подходит к этим скоростям…

– А почему?

– Над этим мы пока не задумывались.

– То есть вы нашли форму эмпирически. А ято думал… Значит, вы до конца сами не знаете, что вы нашли.

– А ты знаешь?

– Чувствую.

– Чувствую! Не слишком ли много ты берешь на себя, Адо? Весь коллектив КБ не знает, что он создал, а в этом коллективе есть весьма талантливые ученые, и вот они не знают. А Адо Тукан, видите ли, чувствует!

Я останавливаю поток красноречия, положив руку на плечо Ело, и смотрю ему в глаза.

– Мы – летчики! – говорю я твердо и внушительно. – Мы пилотируем машину в воздухе, мы ощущаем всеми фибрами, как она себя ведет, чего она хочет. Да, именно хочет! Машина живет в воздухе, в полете. Вы родили ее в чертежах, построили в цехах, ковырялись в ее нутре, когда она спала на земле. А я общаюсь с ней с живой. Почувствуй разницу!

– Почувствовал. Ты меня почти убедил. Значит, ты считаешь…

– Ничего я не считаю. Ело. Я чувствую. Сегодняшний полет многое покажет. – Я смотрю на часы. – Мне пора одеваться.

Пока я одеваюсь в летный костюм, Ело хранит сосредоточенное молчание. Под конец он спрашивает:

– Адо, а что, потвоему, может показать этот полет?

Перед моим внутренним взором встает пожар завода и клубы ядовитого дыма, ползущего на город. Эту картину меняет “коридор выхода”, узкий донельзя.

– Что покажет, то покажет. Сделаю все, что смогу, это я обещаю, – говорю я и иду к выходу.

– Ты забыл гермошлем, – напоминает Ело.

– Захвати, – бросаю я через плечо.

У выхода нас поджидает пикап с двумя техниками, которые сопровождают баллон с активатором. На пикапе мы быстро подъезжаем к самолету. Я выслушиваю доклад старшего инженера, контролирую установку баллона с активатором, затем обхожу самолет, внимательно его осматривая. Глянув на рули высоты, я отмечаю, что триммеры установлены так, чтобы в случае потери управления задрать нос самолета вверх и погасить скорость.

“Так!” – говорю я про себя.