Но где приобретения, там и потери. Чем шире охват, тем труднее выразить и передать тонкие движения характера. Даже мощный талант не всегда может преодолеть это художественное противоречие. Неразрешимость такого противоречия дает о себе знать и в романе X. Оливера. Однако это не снижает социальной ценности книги, которая определяется тем, зорче ли нас делает то или иное прочитанное произведение, настраивает ли оно душу на борьбу со злом или оставляет равнодушным.

Полагаю, роман X. Оливера отвечает этим критериям. У каждого времени свои демоны, но их поведение всегда одинаково: чуя гибель, они впадают в неистовство. И любая книга, которая хоть как-то высвечивает их потаенную сущность, – наше оружие в борьбе с ними.

Дм. Биленкин

Шею захлестнула петля, меня душили. Я задыхался, стонал, жизнь уходила… Пытался открыть глаза, но веки налились свинцом, легкие, казалось, вот-вот разорвутся, сердце бешено колотилось, и я сознавал, что это лишь сон, тот кошмарный сон, с которым я просыпался каждое утро с тех пор, как мы уменьшили дозы кислорода в нашей спальне.

Тщетно вырывался я из рук палача, тщетно открывал рот, чтобы глотнуть напоследок воздуха, я уже понимал, что скоро проснусь и вступлю в хмурый день с тяжелой головой, болью в затылке и горечью во рту…

И в эту минуту прогрохотал взрыв. Дом зашатался, меня чуть не выбросило из кровати. Я кинулся к плотно закрытому окну, выглянул на улицу.

Впереди, за Рио-Анчо, там, где упирался в землю конец “самого большого моста в мире”, горели нефтеочистительные заводы. “Все-таки взорвали”, – подумал я, глядя, как алые языки пламени, несмотря на непроницаемость смога, отбрасывают зловещие отблески на зеленовато-лиловую поверхность отравленной реки, словно обагряя ее кровью. Завыли сирены, но смог – мы называем его стайфли (от английского “душить”, “задыхаться”) – впитал в себя их тревожные звуки, как вата впитывает воду. По мосту загромыхали пожарные машины, закружили над огнем вертолеты. Разрывающиеся, как фугаски, здания снова закачались от взрывов, пламя над главным корпусом взметнулось с новой силой, слизало алчными языками удирающие вертолеты.

“Снять бы эту картину на пленку, – мелькнуло у меня в голове.

– Помчаться к мосту, проследить за событиями вблизи. Расспросить свидетелей, взять интервью у рабочих, у раненых, у вертолетчиков, а потом написать репортаж с продолжением, номеров на пять. Такой случай не каждый день подворачивается. И тогда меня снова возьмут в редакцию, и я смогу впускать в квартиру столько кислорода, сколько пожелают мои легкие…”

– Значит, сумели! – шепнула Клара.

Она стояла возле меня в пижаме и дышала с трудом, лицо у нее, несмотря на зарево пожара, было бледным до желтизны. Я знал, что и у нее голова раскалывается от боли, перед глазами все плывет, а во рту горечь.

Неужели ей тоже снятся по ночам виселицы? Я иногда слышу, как она стонет во сне.

– Да, – отозвался я, – сумели. Сегодня какое число?

– Второе августа, – не без досады произнесла она. – У детей каникулы… если помнишь…

Было второе августа, семь часов утра, где-то, далеко-далеко за горами, уже давно взошло солнце и заливает своими лучами зеленые леса, сверкающие озера…

Впрочем, оно взошло и здесь, над Америго-сити, но в Америго-сити всегда царит зеленовато-серый полумрак, и если бы не алое зарево пожара, в городе сейчас было бы так же сумрачно, как обычно.

Я повернул голову к небоскребам Центра, туда, где взметнулась к небу пятисотметровая стрела городского Индикатора. Его мощные оранжевые лампы с трудом пронизывали толщу стайфли, оповещая шесть миллионов человеческих существ, населяющих бетонные ячейки, почему-то именуемые “квартирами”, что сегодня насыщенность воздуха смогом достигла 87 процентов.

Не сводя глаз с пылающих заводских корпусов, я включил радио, и из приемника хлынул тугой словесный поток: “…Несколько минут назад у нас в студии раздался телефонный звонок и мужской голос сообщил о том, что взрыв нефтеочистительных заводов компании “Альбатрос” организован отрядами динамитеросов в ответ на арест Рыжей Хельги, первой помощницы Эль Капитана. Тот же голос предупредил, что если сегодня же, до наступления полуночи, Рыжая Хельга не будет выпущена на свободу и ей не будет предоставлен самолет, который доставит ее в указанное ею место, то динамитеросы нанесут по крепости деспота новые сокрушительные удары…”

Диктор помолчал и после небольшой паузы еще более деловым тоном сообщил: “Как передают с места происшествия, принимаются все необходимые меры для тушения пожара и ограничения зоны его действия. Полиция бросила крупные силы для поиска и ареста террористов. В прилегающих кварталах производятся облавы и обыски. Допросы ведутся самим Командором. Он предупредил, что каждый, кто будет схвачен с оружием или взрывчаткой в руках, подлежит расстрелу на месте…”

Я повернул рычажок, и голос умолк.

– Пора уносить ноги, – сказал я, – пока они не нагрянули и сюда. У меня нет ни малейшего желания встретиться с нашим любезнейшим Командором. Поднимай детей! Когда поезд?

– В десять. Еще рано.

– Тем лучше. Успеем собраться в дорогу.

Но дети уже встали. Плотно прикрыв дверь, чтобы не лишиться последних глотков кислорода, они испуганно смотрели в окно, за которым бушевало пламя я разрывались гранаты-огнетушители. Не каждый день увидишь такое яркое зрелище.

Я оттащил их от окна.

– Скорей одевайтесь, едем!

– На Снежную гору, да? – спросил старший. Ему исполнилось двенадцать, а казался он восьмилетним, худенький, бледный… Впрочем, все его сверстники выглядели не лучше.

– На Снежную гору! – подтвердил я. – Высота три тысячи метров! Целых три километра! Почти возле самого солнца.

– И мы сможем дышать вволю? – продолжал мальчик, широко раскрыв глаза. Этот диалог мы с ним вели ежедневно, вот уже несколько месяцев подряд: отдых на Снежной горе – событие в нашей жизни немалое.

– Будете дышать, сколько захочется. С утра до вечера и с вечера до утра, непрерывно, без масок и кислородомера.

– А снег? Там будет снег? – спросил младший. Ему пять лет, но развивается он, пожалуй, лучше брата: вероятно, организм легче приспосабливается к стайфли. Как знать, возможно, у нас уже формируется некий стайфли-мутант, способный дышать не воздухом, а отравляющими газами. Растут же на Бикини после атомных испытаний странные, уродливые цветы, которым не страшна смертоносная радиация!

– И снег будет, – сказал я. – Больше метра глубиной. И белый-белый! Как сахарная вата…

Что такое сахарная вата, они знали. Я однажды не пожалел серебряный доллар и купил им десять граммов этого редкостного лакомства.

– Будете лепить снежную бабу, играть в снежки, кататься на санках… Целых пятнадцать дней! – Ура-а-а! – закричали дети и запрыгали.

Однако очень скоро оба выбились из сил и затихли – бледные, запыхавшиеся. У меня защемило сердце: бедняжки не могли себе позволить даже чуточку порезвиться. Они родились и выросли в Америго-сити, дышат только смогом и не ведают, что такое горная речка, чистый дождик или белый снег. Может быть, именно поэтому я особенно горячо люблю их…

А за окнами по-прежнему взлетали в воздух цистерны с бензином, стекла дрожали от гула подлетавших один за другим вертолетов, с воем проносились полицейские машины.

Клара готовила в кухне завтрак: хлеб, на этот раз настоящий, из ржи и овса, но намазанный синтетическим маслом – скудный паек маргарина был давно нами съеден. И еще: синтетический кофе, правда, лучших сортов, Клара принесла его с завода. Для детей – чай из лекарственных трав, тех, что мы с Кларой собрали в позапрошлом году, когда провели три благословенных месяца под Скалистым массивом. Травы потеряли свежесть, но какое это имеет значение, зато они были настоящие, не синтетические!

С улицы долетали винтовочные выстрелы. Крики. Стоны…